Мойе берет одну лодку, сделанную из белого материала, больше всего похожего на какую-то белую древесину, вроде бальзы, с веслами, имеющими металлические лопасти, и ручку из чего-то вовсе уж неизвестного, твердого и красного. Весла слишком длинные, неудобные, так что ему приходится встать и работать только одним из них.

Он направляется на юг, держась берега, мимо Снарайз-Пойнт и Таити-Бич, мимо канала, на котором стоит дом, где Ягуар забрал того человека, Фуэнтеса. Почему именно туда, он не знает, но чувствует: это единственное подходящее направление. Сейчас он приближается к длинному, вдающемуся в залив песчаному мысу, на котором собралось множество уай'ичуранан, хотя они не ловят рыбу и не чинят лодки, а просто сидят, едят или бегают кругом, как собаки, и издают свои обезьяньи звуки. Некое чувство направляет его к самому берегу, и тут он видит маленькую девочку: она стоит и смотрит на воду, словно дожидаясь его. Она обернута в красную ткань, как те девочки рунийя, которых оставляют для Ягуара, и это привлекает его внимание. А еще, за левым плечом девочки, отчетливо видна ее смерть. Он уже заметил, что в детстве уай'ичуранан не отличаются от людей, но потом вбирают свои смерти внутрь и становятся мертвецами. Правда, к тому возрасту, в котором находится эта девочка, они, как правило, уже успевают вобрать в себя смерть, и то, что с ней этого не произошло, тоже необычно. Может быть, Ягуар приготовил эту девочку для себя, Мойе должен что-то с ней сделать? Но Ягуар молчит в его сердце.

Несмотря на это, он подгребает к ней близко и говорит по-испански:

– Маленькая девочка, ответь мне! Ты хнинкса?

– Нет, я Амелия, – отвечает девочка. – А как зовут тебя?

Конечно, он не собирается называть свое имя маленькой девочке.

– Скажи мне правду, – говорит он, – нужно ли мне забрать тебя с собой и отдать тебя Ягуару? Ты можешь сесть ко мне в лодку, хотя и не годится девочкам и мужчинам находиться в одном каноэ. Но может быть в земле мертвых это считается риуксит?

Девочка, однако, невежливо пялится на него и молчит, и тут он видит, что в их сторону направляется человек с коричневой кожей, и в нем есть что-то такое, что Мойе не нравится. В отличие от настоящего человека он не имеет за плечом смерти, но его сопровождает что-то еще, чего Мойе никогда раньше не видел. Это его пугает.

– У тебя прекрасная ачаурит, – говорит он маленькой девочке и быстрыми гребками отгоняет лодку от берега.

Профессор Кукси не водил машину, поэтому Руперт попросил Дженни отвезти его на «мерседесе» в «Тропические сады», где ему предстояло читать лекцию. Вообще-то обычно она просто передавала такие просьбы Кевину, водителем-то считался он, но Кевин с давешней стычки валялся на кровати в наушниках под ломовым кайфом, и девушка, вместо того чтобы выдергивать провод и устраивать разборки, решила повести машину сама. Ей не трудно и даже приятно – она любила этот старый, 230-й модели, 1968 года выпуска автомобиль, с красной кожаной обивкой салона. Сядешь туда и чувствуешь себя как в старом кино, особенно если рядом сидит профессор, говорящий с английским акцентом и слушающий по радио церковную музыку. Для поездок на этой тачке она даже меняла шорты на юбку, ибо, стоило «мерседесу» постоять на солнце, кожаная обивка нагревалась и становилось жарко, ну а юбка казалась ей чем-то старинным, поэтому впечатление, будто она совершает путешествие во времени, было еще сильнее.

Почему Кукси не садится за руль, Дженни не знала. Думала, просто по старости лет. Кевин, правда, уверял, будто он пропойца и права у него отобрали копы за вождение в пьяном виде, но пьяным Кукси никто не видел, так что это, скорее всего, было очередной неудачной выдумкой.

Вспомнив о другой дурацкой выдумке Кевина, Дженни вздохнула: на вопрос о том, куда делся индеец, он понес такую ахинею, что это даже до нее дошло, а когда она спросила, на кой ему понадобилось это вранье, он разозлился, нацепил свои наушники, врубил музыку на полную громкость и выпал из общения. Такое с ним бывало: парень заводился с пол-оборота, и порой казалось, что сейчас он ее ударит. Но ни разу этого не сделал, не то что некоторые другие ее парни, поэтому девушка искренне считала, будто с Кевином ей, в общем-то, повезло.

Ехать из усадьбы было недалеко, всего-то пару миль, и Дженни запросто могла бы высадить профессора и вернуться за ним позднее, но вместо этого решила побродить по «садам». В усадьбе воцарилась раздражающая, напряженная атмосфера – отчасти из-за Кевина, отчасти из-за того, что дела Альянса вообще шли не очень хорошо. За завтраком Луна держалась холодно, перешептывалась с Рупертом, и смотрели они на нее как-то чудно. А почему? Разве она была виновата, что Кевин такой придурок? Неудивительно, что ее порадовала возможность убраться оттуда, пока все не утрясется. Да и в компании профессора ей было интересно, тем более что он не выпендривался и держался с ней на равных.

– А о чем будет лекция, а?

– Об Agoanid, осах.

– Меня как-то покусали осы, – сказала она. – Мне было лет шесть, и я бежала за мячиком. Тогда я жила в фермерской семье, на природе. Ну вот, сунула я руку в ямку, куда закатился мячик, и надо же, они тут же меня облепили. Я боялась, что умру.

– Ну, те осы, о которых пойдет речь, вообще-то не жалят. Они оплодотворяют смоковницы. Каждый вид смоковницы имеет собственный вид оплодотворяющих их ос.

– Как пчелы?

– Именно. За исключением того, что пчелы неразборчивы, садятся на самые разные цветы, а осы опыляют лишь один сорт, их привлекают гормоны. Они проникают в неспелый synconium – полое соцветие, представляющее собой жесткий стручок, через отверстие настолько узкое, что обрывают свои крылья и антенны.

– О! Ничего себе! А как же они вылетают назад?

– Они и не вылетают. Оса выполнила свою функцию и остаток своей короткой жизни проводит, погребенная в synconium. Вызревают ее яйца, и женские особи из ее потомства оплодотворяют новые смоковницы. Это наглядное подтверждение силы инстинкта. Очень большая интересная работа была проделана по взаимодействию феромонов растений-насекомых, например, Костович и Петерсен обнаружили, что деревья рода…

Стоило завести профессора Кукси, и он мог разглагольствовать о своих насекомых бесконечно, против чего Дженни тоже не возражала, воспринимая это как некий шумовой фон. Все равно что гладить белье, когда по телевизору показывают пьесу из серии «Театральные шедевры» или познавательную программу о природе. Ей довелось жить в семье, где из воспитательных соображений разрешали смотреть только такие передачи и ничего, связанного с сексом и насилием, даже мультиков. Однако, как ни странно, кое-что из рассказанного профессором застревало у нее в голове и порой неожиданно для нее самой всплывало на поверхность.

Временами она задумывалась над тем, каково это знать очень много и читать такие книги, как у профессора Кукси: с мелким шрифтом и без картинок. Впрочем, книжек с картинками у него тоже было навалом, и он не имел ничего против того, чтобы она их смотрела. Правда, задумываясь о таких материях, девушка чувствовала тяжесть где-то там в глубине головы, за глазами, и ей становилось чуточку жалко этих башковитых умников. Похоже, они так забивали свои головы тем, что написано в книжках, что для самих себя там не оставалось места. Она припарковала машину, и Кукси своей размашистой птичьей походкой направился к учебному корпусу, а Дженни двинулась в сторону озер. День стоял ясный, воздух был легок, и высокие пальмы покачивались на легком ветерке, дувшем с залива. Как бывало всегда, красота и совершенство растений оказывали на нее успокаивающее воздействие, даже когда она, как сейчас, не была под дурью. Ей подумалось, если Небеса действительно существуют и если они подобны «Тропическим садам», то в смерти нет ничего страшного. Вообще-то от религии ее отвратили еще в детстве, упорно заставляя ходить в методистскую церковь, но способности испытывать благоговение девушка не утратила, и именно это чувство овладело ею сейчас, когда она ступила под сень гигантских королевских пальм, увитых цветущими (был сезон цветения) лианами. Она остановилась перед ними без единой мысли, в восторге, как, возможно, крестьянка перед старинной Мадонной, совершенно потерянная для мира. Цветы делали ее счастливой, и она решительно не понимала, почему все не могут испытывать такое же счастье от того, что все это просто существует.