– Замечал, – признался Кукси. – Но у нас это своего рода маска. Разве вы не надеваете маски и не разрисовываете свои лица, когда общаетесь с богами?

– Конечно. Но ведь ты говоришь, что мертвые люди из телевизора почитают богов, тогда как раньше ты говорил, якобы они говорят с людьми издалека, как олень оставляет метку на дереве, чтобы передать послание другим оленям. Каких богов почитают таким образом?

– Богатство и известность, – сказал Кукси. – Это наши главные боги, а еще порой бог похоти.

– Конечно, вы мертвые, поэтому вы почитаете богов смерти. Это я понимаю. Тем не менее я не могу войти в короб духов. Для меня это было бы смертью, тогда я был бы не Мойе и был бы рад жить в зоопарке, как тот бедный зверь, которого я видел сегодня. Мне придется найти другой способ заставить компанию остановиться, или, точнее, мне придется подождать, пока Ягуар найдет другой способ.

– И что это за способ?

– Откуда мне знать? Разве я Ягуар? Да если б и знал, я не уверен, что мне позволено было бы рассказывать. Ягуар обычно не хочет, чтобы все знали о его делах.

– Мне показалось, что ты считаешь нас своими союзниками.

– Это так. Я думаю, ты хочешь помочь, но часто магические союзники глупы, особенно когда это люди, тем более – мертвые люди. Мне пришлось бы… для этого нет слова в вашем языке, мы говорим иуай'чиникс – заставить их жить по-другому, прежде чем они смогут помочь, и я не уверен, что смогу это сделать, поскольку здесь я очень слаб. Но сейчас мне, наверное, нужно уйти отсюда.

– Да, твое желание мне понятно. Но куда ты пойдешь? И как ты будешь жить?

– Найду большое дерево и стану жить на нем. Я заметил, что уай'ичуранан ходят по тропкам, даже не поднимая глаз, так что на дереве меня никто не потревожит. Что же касается средств к существованию, то вода есть повсюду, и Ягуар будет кормить меня. Что еще мне нужно? Ну а если ты хочешь мне помочь, то покажи мне большое дерево.

– Кажется, я знаю именно такое дерево, которое тебе нужно, – сказал Кукси.

Они поговорили еще несколько минут – Кукси отвечал на вопросы Мойе и сам задал несколько вопросов, – а потом оба растворились в ночи.

Услышав этот звук, Йойо Кальдерон мгновенно вскочил на ноги в темноте, пошарил в письменном столе в поисках пистолета, одновременно пинком сбросив прикрывавшее его ноги одеяло. Звук застал его не в кровати – на ней он не спал уже несколько ночей. С тех пор как начались эти сны, Кальдерон проводил ночь на кожаной кушетке в рабочем кабинете. Он делал это потому, что не хотел мешать спать жене. Конечно, не то чтобы его так уж волновал ее покой, но она лезла с вопросами, а кроме того, имела обыкновение сплетничать, а круг общения у нее был весьма широкий. А ему вовсе не улыбалось, чтобы вся кубинская община принялась судачить о том, что X. К. Ф. Кальдерон сдвинулся и его одолевают какие-то ночные страхи.

Насколько он мог определить, звуки – приглушенные удары, царапанье, словно кто-то раздирал дерево, и тихое, покашливающее рычание – доносились со стороны передней части дома. Он невольно покосился на телефон – может, вызвать полицию? Ну уж нет, не хватало только, чтобы копы толкались в его доме, задавали вопросы, лезли в его дела. Он накинул на себя легкий халат и, вооружившись пистолетом, вышел из комнаты, спустился в темноте по лестнице, остановился в прихожей и снова прислушался. Ночи стояли прохладные, кондиционеры в это время года не включали, и единственными постоянными звуками были тихое щелканье автоматики, доносившийся с улицы шум проезжавших автомобилей да неизменный шелест листвы тропических растений на ветру.

Йойо посмотрел на панель охранной сигнализации. Судя по мерцавшим зеленным огонькам, все было надежно заперто, и нигде не было никаких нарушений, но поскольку эти данные категорически не совпадали с его собственными ощущениями, он, тихо выругавшись, отключил сигнализацию и отпер входную дверь.

Перед входом расстилалась лужайка, дорожка вела через нее к мирной улице спокойного района Гэйблз. Выставив перед собой пистолет, он сделал шаг наружу и сразу увидел на дорожке какую-то черную кучку. Кальдерон наклонился взглянуть, что это еще за дерьмо, и на сей раз выругался вслух – оказалось, и правда дерьмо! Кучка фекалий животного, причем ему даже смутно показалось, что он знает какого. Конечно, Йойо не был специалистом по части кошачьего кала, ибо представители его социального слоя сами не вытряхивают лоточки за кошками, но у его дочки коты всегда были, и как выглядят кошачьи какашки, он все же представлял. Другое дело, что, судя по куче, нагадивший здесь котяра был по меньшей мере размером с человека.

Звук, донесшийся сзади, заставил его обернуться – пушка наготове, палец на спусковом крючке, – и в поле зрения одновременно оказались дубовая входная дверь, исцарапанная длинными, глубокими бороздами, и его дочь Виктория, стоявшая на пороге в розовой шелковой пижаме, с разинутым от удивления ртом. Кальдерон сунул пистолет в карман халата.

– В чем дело? – спросила она.

– Ничего. Иди спать.

Он направился к двери.

– Вот так «ничего»!Я слышала какие-то странные звуки. Поэтому и встала. А тут ты с пистолетом наизготовку.

– Говорю тебе, ничего не было, иначе я бы не стоял здесь, разговаривая с тобой, – ворчливо отозвался Кальдерон, присматриваясь к мягкой земле клумб, разбитых по обе стороны от дорожки. Ногой в ночной туфле он потрогал следы, оставленные гигантской кошкой, по крайней мере те, до которых мог дотянуться с дорожки.

– Что ты делаешь? – спросила Виктория.

– Ничего! Сколько раз я должен повторять одно и то же? Отправляйся в постель, иначе сюда спустится твоя мать, а мне только этого не хватало.

Он раздраженно махнул рукой, и, пожав плечами, она повернулась и ушла. Он последовал за ней в дом и с хмурым, недовольным видом, появлявшимся на его лице всякий раз при мысли о детях, снова включил систему сигнализации. Кальдерону не повезло с детьми. Хуан-младший, его старший сын, предпочитавший называть себя Джонни, отирался в Нью-Йорке, мечтал об артистической карьере, вел образ жизни как у настоящей звезды, правда, на отцовские денежки. Что же касается дочки, то ее выдали замуж прямо со студенческой скамьи, по сговору, как было принято у влиятельных кубинцев, за отпрыска одной из самых богатых кубинских семей в Майами. Оказалось, он сильно пил и имел (хотя это не обсуждалось в семье Кальдерон) особые пристрастия, а спустя всего три месяца после свадьбы так разогнал в пьяном виде свой «мерседес», что свалился в канал. Виктория вернулась домой и теперь, скорее всего, останется здесь навсегда. К сожалению, она не красавица, но, по крайней мере, она не похожа на девиц, которых он видел в городе, кубинских девушек из хороших семей, носивших одежду, едва прикрывавшую тело, и вытворявших бог весть какие безумства. Сам он, сторонник традиций, уступил современности лишь в одном вопросе: разрешил ей работать в офисе одной из своих компаний, где она, надо признать, проявила великолепное чутье и хватку по части недвижимости и теперь практически возглавляла проект «Консуэлы» по освоению побережья. Кальдерон, конечно, радовался ее успехам, но при этом испытывал легкое раздражение, словно от зуда в таком месте, до которого не дотянуться, чтобы почесать. Все-таки бизнесом лучше бы заниматься парню, а не девушке.

Кальдерон вернулся в свой кабинет. Он беспокойно подремывал перед экраном гигантского телевизора, по которому показывали какой-то дурацкий фильм, пока в окна не просочился рассвет. Услышав, как зашевелились слуги, он позвал Кармелу, горничную, и велел ей убрать с дорожки всю эту гадость, а потом поднял с постели менеджера по строительству и заявил, что ночью какие-то хулиганы изрезали ему парадную дверь и ее нужно немедленно заменить. Несколько часов спустя, когда Кальдерон выходил из дома, бригада рабочих уже вовсю трудилась, меняя дверь. На вопрос, что делать со старой дверью, последовал ответ – сжечь.