Однако о том, что это необычно, она подумала, уже отплакавшись, и тут поняла: ведь это новый для нее тип мышления – рассмотрение отражения жизни. Кукси сейчас продемонстрировал ей, как это делать: нужно посмотреть на жизнь со стороны, словно это кино. Но пока она плакала, она вообще ни на что не смотрела и ни о чем не думала.

Она закашлялась, ибо ее горло всегда болело после рыданий, да и лицо тоже. Опустившись на колени возле пруда, она плеснула себе в лицо воды, поднялась, утерлась подолом и услышала, как хлопнула дверь. Гравий заскрипел под ногами, и появился Кевин.

– Что, решила искупаться под луной? – спросил он, окидывая ее взглядом.

Говорил Кевин заторможенно, чуть заплетающимся языком, и она учуяла запах марихуаны. От воздействия наркотика его лицевые мышцы расслабились, и лицо обмякло, чего раньше она как-то не замечала.

– Нет, просто сижу.

Он вручил ей свою бандану. После недолгого колебания она взяла ее и вытерла себе лицо.

– Хочешь прокатиться?

– Куда?

– Может, на пляж. Ночь-то какая, просто кайф.

Если бы Кевин повел себя с ней так две недели назад, это обрадовало бы ее на весь день, но сейчас она видела, что он на это и рассчитывает, – видела сквозь маску его лица то, что находилось под ней. Пустоту и отчаянную печаль своего никчемного существования. Теперь она понимала и природу их отношений: ей хотелось, чтобы кто-то думал за нее и заботился о ней, потому что она недоделанная и глупая, а он хотел, чтобы кто-нибудь им восхищался и зависел от него, ибо он никчемный кусок дерьма.

Совсем как в моем сне, подумала она и в этот момент вспомнила, что он снился ей не только прошлой ночью, но и много раз до этого.

Она была ребенком, запертым в погребе – в убежище на случай торнадо. Запер ее приемный отец за плохое поведение, с намерением сделать с ней что-то ужасное, но пока он ушел домой, она должна была постараться выбраться и сбежать. С ней был заперт еще один ребенок, и она, как бывает в снах, откуда-то знала – это Кевин. То, что оба они дети, – это как бы само собой разумелось. Стены подвала были земляными, и она принялась копать. Собственно говоря, это была не настоящая земля, а что-то мягкое, скользкое, как желе, отходившее большими ломтями. Она попыталась заставить копать и Кевина, но он ни за что не хотел: вместо этого брал ломти, которые она уже отковыряла, и аккуратно складывал у стены. Он сказал, дескать, не хочет иметь проблемы с родителями. Дженни разрывалась между желанием освободиться и завораживающим восторгом, в который приводило ее сложенное из дрожащих, студенистых блоков сооружение. Был там и рыжий кот, вспомнила она: он убежал в вырытую ею шахту и исчез. Стало ясно, что выход найден, и ей очень захотелось последовать за ним.

– Пожалуйста, Кевин, пожалуйста! – воззвала Дженни к мальчику из сна…

– Что – пожалуйста? – спросил Кевин.

– Ничего, – ответила она и только сейчас поняла, что говорит вслух.

Ей вдруг стало так жалко его. У него и правда не было ничего, кроме его дурацкой революции, секса и самоутверждения. Она почувствовала волну сострадания и на каком-то бессловесном уровне поняла, что подобное чувство испытывал к ней профессор Кукси. Она научилась этому у него. И может быть, если бы она осталась с Кевином, то смогла бы произвести и с ним подобную трансформацию. И вообще, наверное, она в долгу перед ним за собственное преображение, ведь без него, пожалуй, она просто не попала бы сюда и не встретила никакого Кукси.

Дженни встала и повернулась к нему с улыбкой, лишь наполовину притворной.

– Что ж, – сказала она, – если мы собрались идти, то пойдем.

– Это путь не к пляжу, – сказала Дженни.

– Да, я знаю, я просто хочу заглянуть на секундочку в одно местечко в Гэйблз.

Она не стала спрашивать зачем. Она не была обижена или разочарована, как могло бы быть несколько недель тому назад. У Кевина, когда он был с ней, всегда находились другие дела, но если раньше она воспринимала это как пренебрежение к себе, то сейчас видела в этом лишь описание видовой принадлежности.

Дженнифер никогда не доходила до этой части таксономического определителя, но теперь считала, как было бы здорово встретиться с настоящим представителем пункта 14 или все равно какого. Главное, она теперь знала: такие люди существуют, раз существует Кукси, просто до сих пор они ей не попадались. По привычке девушка винила себя, ведь будь она более интересной как личность, то могла бы вызвать и больший интерес к себе. Сейчас Кевина, похоже, больше, чем она, интересовал дом, на который и она походя бросила взгляд. Он показался ей смутно знакомым: характерный для этого района, двухэтажный, светившийся под луной бледно-голубой особняк, но спрашивать, что в нем особенного, у нее желания не было. Вместо этого она думала о Кукси и покойной жене Кукси, о том, на что он намекал, учитывая природу их отношений. Она думала о том, правда ли, что люди могут любить друг друга так сильно, или это просто фантазия, которую придумал Кукси, как любовные истории, которые показывают в фильмах по телевизору. Она никогда не видела такой любви в реальной жизни и сейчас поняла: то, что она испытывала к Кевину, было так же несущественно, как картинки на мелькающем экране. Как странно иметь такие мысли, подумала она, болезненные, в каком-то смысле ужасные, но и совершенно восхитительные. Ну, словно она держит в руках рулевое колесо своей жизни, и сама за нее в ответе.

Пруденсио Ривера Мартинес сидит в «додж-вояджере», припаркованном в конце улицы, с ним двое его людей. Он наполовину спит, но просыпается всякий раз, когда мимо проезжает машина. Это происходит нечасто, потому что Кортилло-авеню короткая, и ездят по ней только немногие толстосумы, живущие в здешних особняках, и те, кто попадает сюда по делам, – гости, обслуживающий персонал, подрядчики. Ни один дом на улице не охранялся так, как дом Кальдерона. То есть вместо настоящей охраны у них тут вывешиваются смешные маленькие таблички с предупреждением, что это частная собственность, и если кто-то сделает что-нибудь плохое, то кто-нибудь вызовет полицию. Обхохочешься! Ну все здесь, в Америке, не как у людей. В Кайли дома таких шишек имели трехметровые стены, окаймленные сверху колючей проволокой или битым стеклом, у каждого дежурила команда вооруженных охранников, а члены семьи ездили не иначе как в бронированных лимузинах и с вооруженным эскортом.

Вообще Мартинес привык серьезно относиться к делу, но тут, на этой улице, настоящему специалисту из Колумбии и делать-то было нечего. Работенка не труднее, чем съесть тарелку бобов. Он был уверен: если маленькая проблема, возникшая у Хуртадо, связана с американцами, тут никаких затруднений не возникнет. Однако Мартинес разделял мнение босса насчет того, что к этому могут быть причастны колумбийцы. Он видел полицейские фотографии трупа Фуэнтеса, которые Кальдерон раздобыл через свои связи среди копов Майами, и даже испытал своего рода патриотическую гордость – на такое, конечно, способны только его соотечественники. Он и сам знавал людей, которые потрошили своих врагов таким образом. Насчет того, чтобы их еще и поедали, у него точных сведений не было, но с юга, где уже с полвека продолжалась гражданская война, доходили слухи о ребятах из джунглей, которые съедают своих врагов. Сам он был не мясником, а более изощренным убийцей и в последнее время специализировался на автомобильных бомбах. Ну а на тот случай, если потребуется более эффектное «мокрое» дело, у него имелись специалисты, и некоторых из них он привез с собой.

Звук проезжающего автомобиля снова заставляет Мартинеса встрепенуться – мимо его окна медленно двигается ярко раскрашенный фургон. Стекла в машине колумбийца сильно тонированы, но даже при этом он различает листья, попугаев, стилизованных обезьянок и несколько английских слов, которые он не вполне понимает. И не надо – главное, что он видит и заносит в свой блокнот номер. При проведении наружного наблюдения он всегда записывает номера проезжающих вблизи объекта машин. Конечно, если кто-то собрался на дело, особенно колумбийцы, номера наверняка будут фальшивыми, но на всякий случай надо отмечать все.