Речка уже кое-где пересохла, и стеклянными осколками блестели мелкие озерца. По их бережкам быстро пробегали кулички-поручейники, низко и скоро кланялись песочку, добывая пропитание. Иной раз со свистом взмывали в небо пары или группки чирков.

Но нигде не было птицы, даже отдаленно похожей на Бурана.

Я честно вы́ходил все окрестные старицы и ничего не нашел.

В середине дня вернулся к мосту и, поколебавшись, зашагал на юго-восток, теперь уже к верхнему течению реки. Вечером дотянулся до места, где Солодянка вливается в Гумбейку, но так и не увидел ни единого белого пера.

Усталый и недовольный, вернулся к шоссе и на попутной машине докатил до совхоза.

Ночевал в клубе, в каморке сторожа. Прежде чем улечься, долго выспрашивал старика: не прибился ли к кому-нибудь из местных голубятников белый большой почтарь?

Сторож отвечал в том смысле, что у трех или четырех совхозных птицелюбов есть крупные белые голуби, а прибились они или не прибились — он не ведает.

— Посмотреть надо, сынок, — заключил старик, укладываясь рядом со мной. — А так разве узнаешь?

Утром, как только рассвело, сторож разбудил меня и повел к голубятникам. Мы обошли один за другим четыре двора, и везде нам показывали белых, правда, но беспородных птиц.

В полдень я простился с дружелюбным стариком, покормил совсем поскучневшую Незабудку и пешком потопал в следующий совхоз, стоящий неподалеку от слияния Гумбейки и Кара-Узяка.

И все повторилось сначала. Дракона не было и там.

Скажи ты, какое невезение!

Незабудка в садке уже злилась и буянила. Она бросалась грудью на сетчатую дверку, тяжело дышала, почти не закрывая клюва.

Я подобрал у реки пустую консервную банку, зачерпнул воды и просунул посудинку в садок.

Старая синяя птица немного успокоилась. Погладил ее по перьям и грустно подмигнул:

— Ничего, Незабудка. Жены ради мужей и не на такое идут. Если любят. Ты ведь очень любила. А старая любовь долго горит.

Пешком и на разных попутных машинах я добрался к вечеру до большого села Степное.

Шагая по крупному бетонному мосту на окраине села, внезапно увидел стаю голубей. Она только что поднялась с крыши и не очень дружно ходила по кругу.

Одного взгляда было довольно, чтобы понять: стаю водил влюбленный в птиц человек, но опыта в деле у него почти не было.

Стая шла неплотно, на разных уровнях, плохо держала круг. Да и не могла она его хорошо держать: в одной куче летали и стремительные чайки, и белые, как снег, вислокрылые и тяжеловатые павлины, и космачи с непомерным оперением на лапках. Опытный голубятник не станет поднимать декоративную птицу в воздух, да еще в одной стае с гонцами.

А вон тот белый большой голубь не зря отбивался со своей голубкой от неподходящей компании. Ему, отменному летуну, не по пути с красивыми, но слабыми увальнями. Даже быстрая чайка, его голубка, и та отстает от мужа, теряет высоту.

Я еще раз с удовольствием посмотрел на белого силача — и вдруг, охнув, замер на месте.

Загребая воздух резкими махами, на корпус впереди и выше снежной маленькой чайки — шел Буран! Да, да — Буран! Я мог бы поклясться в ту секунду, что это он. Длинные могучие крылья, упругий хвост, тугое оперение, — все было рождено в этой птице для неба, а не для крыши. Мне даже казалось: вижу огромные окологлазные кольца и шишковатую восковицу на клюве дракона.

Я лихорадочно рванул дверцу садка, выхватил Незабудку. И, уже замахнувшись для броска, опустил руку... А вдруг это все-таки не Буран? Тогда весь мой план и усилия, потраченные на поиски, пропадут впустую.

Сдержав себя, решил дождаться, когда голуби сядут.

Терпеть пришлось недолго. Павлины и космачи вскоре плюхнулись на крышу и осадили всю стаю. Последним вслед за женой опустился большой белый почтарь. Он несколько раз прошелся возле голубки и вяло поворковал ей.

Теперь я не мог ошибиться. Это был он, дракон!

Я во все глаза рассматривал птицу. Она похудела и постарела: кольца у глаз и шишка на носу стали еще крупнее, чуть потемнели. Вот мы и свиделись, старина!

Я почти бегом кинулся во двор дома, на котором сидели птицы.

Посреди двора, широко расставив ноги, увлеченно посвистывая голубям, стоял невысокий широкоплечий парень в замасленном комбинезоне. В нем нетрудно было признать тракториста.

Посвистывая, он кидал на землю зерно, и постепенно все птицы слетели вниз. Вместе с голубкой опустился и дракон.

Парень, не замечая ничего вокруг, загонял стаю в голубятню длинным гибким шестом. На воле осталось всего пять-шесть птиц, когда тракторист бросил на меня случайный взгляд. Он кивнул, скользнув по гостю отсутствующим взглядом, но внезапно стал серьезен и даже как-то подтянулся. Хозяин голубятни увидел в руках незнакомца синюю почтовую птицу.

— Продаешь? — спросил он, отставив в сторону шест.

— Нет.

— Жаль. Мне для почтаря пара нужна.

— Для белого?

— Для него.

— А давно ли дракон у тебя?

— Дракон? — тракторист чуть прихмурил глаза, соображая, для чего к нему пожаловал непрошеный гость. — Пожалуй, два года.

— Купил?

— Нет. Его в нагон кидали, с запиской. На ночь мою крышу облюбовал. Не случись ничего — утром умчал бы. Да вот беда: кошка соседская его перед зарей хватила. Я на шум вышел — отбил... А теперь, вишь, оклемался.

Он закурил и вдруг пристально, даже подозрительно взглянул на меня.

— Не твой ли?

— Мой.

— Ну, вот что, — сухо проговорил тракторист, — не продам дракона. Не затем столько выхаживал, возился с ним.

Он затянулся несколько раз подряд папироской и вздохнул:

— Я его, считай, полгода лечил. А потом — зима, не для птичьих свадеб время. Понимал: не спарю почтаря с голубкой — уйдет.

Думал — только потеплеет, сам в женихи запросится. Нет, уперся — и ни в какую. Пришлось в резки сажать. Жаль, да ничего не поделаешь.

Два года без малого бился с ним. Кое-как уломал. Месяц назад оженил на этой, беленькой. Тогда и оборвал ему резаные перья. За месяц оброс — и вот — летает. Теперь сам видишь: нельзя продавать.

Он потоптался на месте и заключил, глядя в сторону:

— Ты купишь еще себе. А мне в город недосуг. Да и далеко.

Упрашивать его не имело смысла. По выражению лица я видел: ни за что не отдаст дракона.

— Ну, бог с тобой. Как хочешь. Тогда уж разреши выбросить голубку здесь, у тебя во дворе.

Парень не ответил сразу. Он высосал окурок до основания, затем долго шевелил губами, будто подсчитывал что-то. Наконец усмехнулся, поняв, в чем дело.

— Ты откуда? Я назвал город.

— Фью! — присвистнул тракторист. — Двести верст, не меньше.

Он снова усмехнулся:

— Кидай, коли не жаль. У дракона в гнезде яйца. Он никуда не уйдет. А птица твоя застрянет. Потом не отдам.

— Хорошо. Я не стану просить.

— Он же за два года все перезабыл. Теперь тут дом, — еще раз напомнил парень.

— Я знаю.

— Кидай!

Я медленно гладил Незабудку по спине и в последний раз подумал:

«Вспомнит или не вспомнит дракон жену? Хватит ли у него воли бросить гнездо и уйти туда, где родился? А сама Незабудка? Узнает ли Бурана? Пойдет ли в неведомый путь после долгой тряски в садке, оставит ли мужа? Не знаю. Но теперь уже нельзя отступать».

И, подняв синюю почтовую птицу на уровень груди, я быстро разжал ладони.

Незабудка могуче всплеснула крыльями и почти отвесно ринулась вверх.

Буран, за секунду до этого уныло клевавший зерно, мгновенно преобразился. Глаза его вспыхнули, как спичечные головки, он вскинул голову и сжал тело в пружину.

Да, да, он узнал «походку» жены, он вспомнил облик голубятни, в которой появился на свет! Вся душа его, крошечная птичья душа, до краев переполнилась ощущением своей родины, своего дома, своей семьи.

В следующий миг пружина со свистом распрямилась, и белая косая молния ушла в небо.

Голубь мчался за женой во все крылья. Вот он догнал ее, и тогда в воздухе разнеслись торжествующие хлопки: птицы били перьями о перья, празднуя встречу, любовь и возвращение на родину.