И снова часами лежал, засунув в полумрак голову и рассматривая жаркими глазами свое богатство и счастье. Он наловчился понимать взгляды голубей, их язык, и все равно хотелось еще и еще смотреть на птиц, ласкать и кормить их.

Однажды, когда он лежал вот так — на три четверти в норе и на четверть наружи, — согревая животом землю, прихваченную первым холодком, его увидела мать. Она вернулась с работы раньше времени: ей нездоровилось, и начальство отпустило ее с фабрики.

Сначала мать подумала, что Гринька переселил Ласку на прежнее место и кормит ее. Но потом услыхала хлопанье крыльев, «гули, гули», которыми Гринька подзывал к себе птиц, и поняла все.

Тогда она вытащила сына наружу, нашлепала его и, совершенно расстроенная, ушла к себе.

Гринька тоже почти что заболел. И сомневаться нечего было: мать сегодня же прикажет выкинуть птиц.

«А вдруг пожалеет и не заставит?» — хотелось ухватиться Гриньке за маленькую надежду.

Может, и удалось бы склонить к этому мать, пообещав отлично учиться и все выполнять по дому, но, как хорошо известно, несчастья приходят толпой.

На следующий день маму вызвали в школу, на родительское собрание. Учительница первой группы двенадцатой образцовой школы, освещая Гринькины успехи, сказала, что «Журин учится хорошо, но мог бы учиться лучше».

И матери сразу стало ясно, почему сын не учится лучше.

В тот же день у нее был долгий неприятный разговор с сыном. Оба они попеременке плакали, сердились, уговаривали друг друга, но мать все-таки настояла на своем.

Совсем не свой от горя, Гринька в присутствии матери вытащил голубей из норы, спрятал за пазуху и пошел на окраину города. За последними домами, у самого леса, он, обливаясь слезами и подвывая от жалости к себе, разжал пальцы и выпустил птиц в воздух. Голуби тяжело поднялись в серое небо и долго кружили над лесом.

Гринька несся домой во весь дух. Он надеялся, что птицы вернутся, тогда мать, покоренная их верностью дому, может быть, простит сына.

Но голуби не пришли. Они, наверно, плохо знали свой круг, так как мало бывали на воздухе и не изучили крышу.

И Гринька остался один. Один на целом свете. Почти круглый сирота. Без птиц.

Он теперь уже твердо знал, что все невзгоды соединились против него, и жизнь, неизвестно почему, идет мимо счастья.

Нет, он, понятно, не стал с тех пор учиться лучше, а получал отметки даже похуже, чем раньше. Все оттого, что днем и ночью мерещились ему белые голуби с черными пятнами по всему телу.

Такое безрадостное житье было целый год. И когда уже Гринька стал всерьез подумывать, а не сбежать ли ему в Сахару или на полюс, выход нашелся сам собой.

В те далекие годы в стране создавались первые артели, и Журин решил, что будет вполне правильно, если он сколотит голубиную артель вместе с Ленькой Колесовым.

Тот ничего не имел против, но дважды подчеркнул в разговоре, что лично он может сколачивать артель лишь на равных паях. А это значило: достань хоть из-под земли шесть птиц — столько их гнездилось в Ленькиной голубятне.

— Где ж я так много денег возьму? — расстроился Гринька.

— Эх ты, дурак! — пожал плечами Ленька. — Умный человек всегда умеет полтинник или рубль заработать.

— Как?

— Ладно, я тебя научу, — покровительственно сказал Ленька и похлопал оробевшего Журина по плечу.

И он выложил Гриньке великолепный план.

Сейчас я вам в общих чертах нарисую этот план, и вы сами убедитесь, что у Леньки была исключительная коммерческая голова.

Оказывается, по словам Колесова, торгующие организации «Церабкооп» и еще какая-то — «Акорт», что ли, — не только продавали в своих магазинах сахар, крупы и муку. Они еще скупали у населения пушнину. Конечно, в городе ни лисиц, ни белок нету, но ведь крысы, скажем, это тоже пушнина! А что — если хотите знать — из крысиных шкур можно такую шубу сшить, что... Впрочем, это мальчишки не касается. Он должен сдать пушнину и получить деньги.

И Гринька приступил к промыслу.

В соседнем дворе, похожем на площадь, стоял громадный, как трамвай, мусорный ящик. Туда приходили крысы питаться отбросами.

Гринька устроил крысам мамаево побоище. Нет, вы не думайте, что он просто так, без всякой сноровки, выскакивал откуда-нибудь из-за угла и стукал крысу по башке палкой. Вовсе нет! Дело было совсем по-другому.

Журин привязал к ошейнику Ласки кусок веревки и повел собаку вечером на соседский двор. Там уселся неподалеку от мусорного ящика и стал терпеливо ждать. Наконец крысы высыпали на гору отбросов и принялись шнырять вверх-вниз в поисках пищи.

Лайка втянула воздух ноздрями, глаза ее стали красные, и она в беспокойстве задергала веревку. Но Гринька терпел и не отпускал собаку.

Когда Ласка совсем уже разволновалась, мальчишка спустил ее с поводка, и она сломя голову метнулась к мусорному ящику.

Гринька не очень хорошо рассмотрел, как она там кидалась из стороны в сторону и щелкала зубами. Но когда мальчишка, замирая от охотничьего азарта, приблизился к ящику, возле него на пустых консервных банках и коробках от папирос «Ира» лежали четыре дохлые крысы.

Гринька дрожащими руками собрал свое богатство и, прижимая его к груди, побежал в сарай. Там уже были приготовлены совсем немножко ржавые ножницы. С их помощью мальчишка содрал с крыс пушнину. Эта операция была не из легких, но все-таки Гринька с ней справился. Нет, дело, разумеется, не в каком-то там запахе или неприятном виде крыс! Подумаешь! Просто тупые ножницы не очень подходили для сдирания пушнины, вот и все. Шкурки иногда рвались и начинали зиять дырами в самых неподходящих местах.

Через месяц в сарае уже сохло сто сорок прекрасных крысиных шкур. Это был огромный капитал. Требовался совсем пустяк: притащить пушнину в «Церабкооп» и получить деньги.

Вот тогда Гринька накупит сколько хочешь голубей и притащит их Леньке на чердак. Ха-ха, как выпучит глаза Колесов, как он будет лопаться от досады!

Но ничего этого не случилось. Судьба припасла Гриньке неприятности, много хуже тюремных. У другого человека, не такого крепкого, как Журин, просто порвались бы все нервы. Ведь подумать только: беда наскакивала на беду, и, кажется, не было никакого спасения от разных неудач.

Короче говоря, маме что-то понадобилось взять в сарае, и она чуть не задохнулась там от пронзительного запаха крысиных шкур.

Напрасно Гринька ревел белухой, зря валялся у матери в ногах, пытаясь объяснить ей, что крысиные шкурки — это «серое золото», — ничто не помогло.

Мать, бледная от отвращения, стащила Гринькину добычу в помойную яму и потом долго отмывала руки мылом, стиральной содой и еще какой-то ерундой, кажется, керосином.

Гринька после этого пять дней ходил нездоровый и схватил в школе два «неуда» — по чистописанию и арифметике.

Другой бы на его месте от такого горя — нет, речь идет не о плохих отметках, а о гибели пушнины — совсем расклеился. Но Гринька все-таки был сын красного армейца, и он решил пойти в бой на судьбу. Всего через неделю, упрямо покрутив вихром, сжав зубы, он дал себе слово не хныкать и не отступать от задуманного.

Но одно дело дать себе слово, и совсем другое — достать деньги на птиц. Может быть, даже целый месяц Гринька размышлял и так, и сяк, пока, наконец, придумал стоящее дело.

В ту пору на всех людных улицах города раздавался гулкий стук сапожных щеток, которыми мальчишки, чистильщики сапог, колотили в свои деревянные ящики, зазывая клиентов. Гринька сам не раз видел, как они весело, с быстрым усердием наводили глянец на штиблеты бывших нэпманов и хромовые сапожки окраинных модниц. Казалось, что чистильщики зарабатывают свои деньги с величайшей легкостью и удовольствием. В конце концов, Гриньке нужен был всего лишь один рубль, а там — бог с ними, с ящиком и со щетками!

Но выше уже говорилось, что судьба насмехалась над Журиным, даже просто издевалась над ним. Заманчивое на первый взгляд предприятие — лопнуло, как мыльный пузырь, при первом же соприкосновении с воздухом улицы.