В самые тоскливые времена — нет командировок, знакомый рубщик куда-то исчез, в магазинах пустые застекленные прилавки, закрытые серой бумагой, или уставленные трехлитровыми банками с уксусными помидорами (как здорово умели портить прекрасный исходный продукт!), я, нарезая тонкими ломтиками сыр, купленный мужем «по случаю», со страхом думала: это еще не голод, раз я сырные корочки обрезаю и выбрасываю, а если действительно будет голод (как в блокадном Ленинграде), чем мы будем кормить детей? Этот страшный образ «ленинградского голода» все чаще нависал над моей головой и мучил ужасными видениями. Поэтому я обрадовалась, когда (уже в «горбачевские» времена) стали выдавать талоны на продукты, — это была гарантия, что какой-то минимум семье обязательно достанется, так что голода точно не будет.

Водочные талоны (а как же, каждому ребенку тоже положена бутылка в месяц) я меняла у алкашей возле магазина на сахарные — к взаимному удовольствию, но несколько бутылок все же купила, и они стояли в шкафчике, дожидаясь дней рождения, или иных праздников «с гостями».

Да, несмотря на такую скудость в магазинах и безумную дороговизну на рынке, приходили гости время от времени, накрывался стол. Как? Чем? На эту тему — пустых прилавков и полных холодильников — множество анекдотов было. Исхитрялись мы, исхитрялись те, к кому мы приходили на очередной семейный праздник, исхитрялся весь народ.

Салаты, салаты (овощи добывались тяжкими трудами в своем крошечном садике-огородике), курица, выстоянная в очереди, налилась соком на банке в духовке, прекрасный торт, испеченный из всего, что нашлось под рукой, неважнецкая селедка — зато под вкусной бордово-свекольной «шубой».

Ах, селедка! Её я не забуду никогда! Но к ней требуется предисловие.

Некоторые продукты мы вдруг стали покупать на работе, то есть в прямом смысле — на рабочем месте. Сотрудники (мужского пола — те, кто помоложе) притаскивали раз в месяц большие коробки с мясом, уже взвешенном по 1 кг. и упакованном в пленку, или батоны вареной колбасы (собачья радость). На эти порции мяса раскладывались бумажки с номерами, такие же номера лежали горкой на чьем-нибудь столе. Взял номерок — найди «свой» кусок мяса, уж какой достался, тому и будь рад.

И как-то быстро привыкли к такому «снабжению». Войдешь в КБ — запах сырого мяса, или колбасный, а потом и квадратные коробки с маслом появились, — нарезали и развешивали (весы выдали в каждую комнату), и сахарный песок привозили на тележках мешками — пол был усыпан скрипящим под ногами сахаром. То ли работать, то ли продукты делить!

Самое удивительное, что работали на совесть (даже обижаюсь, когда говорят, что в Союзе никто не работал), проекты выпускались в оговоренные сроки, хотя были некоторые товарищи, здорово сомневающиеся: а нужны ли эти проекты кому-нибудь?.. Начальники (начальников было много) уверяли, что позарез нужны и устремляли палец вверх — мол, на космос работаем. Интересно, много ли наших приборчиков, один в один слизанных с американских, там летало?.. Тайна сия великая есть.

Так вот, я о селедке. Селедка являлась дефицитом — как, собственно, и всё другое, но ее в то время почему-то вообще не было. Если и давали в магазинах, то днем, а к вечеру только острый дух витал возле опустевшей бочки.

И вот в нашу комнату принесли селедку — три штуки! Столько нам причиталось на 24 сотрудника. Опять номерки, опять, со смехом, «тянули». Селедки мне не досталось. Я пришла с работы. Села на табуретку в кухне. И заплакала. Мое счастье, что никого не было дома — меня бы никто не понял. Из-за паршивой селедки! Да не нужна мне эта несчастная селедка! Но я чувствовала такое унижение! Где я живу? Почему такая чудовищная и оскорбительная у нас жизнь? До чего мы дожили, что делим эти жалкие три селедки, тянем жребий! И еще умудряемся при этом шутить и смеяться! Во что превращается наша драгоценная жизнь, жизнь наших детей — ничтожные радости, незаслуженные страдания, но почему? И за что?

В тот момент я поняла, как я устала от такой жизни. И что ожидает впереди?

А впереди было кое-что еще…

Но тут пришел мой муж и плюхнул на стол передо мной здоровенную жирную селедину. Я посмотрела на нее и осторожно тронула пальцем рыбью морду. Мне почудилось, что она сейчас меня укусит. Вот так и становятся психами.

— Тебе что, не хочется ее чистить? — спросил он. — Так я сам почищу. А ты пока картошкой займись. — Он радостно потер руки. — Ох, как я соскучился по хорошей селедке!

Исчезла в нашем замечательном государстве бумага. Была-была, и не стало её. Провалилась в тартарары. Всегда что-нибудь вдруг исчезало: электролампочки, спички, а теперь пришла очередь бумаги. Все исчезновения нам обычно разъясняли в прессе. Спичек нет — спичечная фабрика устарела и не справляется (одна она, что ли на всю страну). Лампочки пропали — план вовремя не скорректировали, а проблемы с бумагой — так целлюлозный комбинат на Байкале закрыли, экологию портил. Всё и всегда имело разумное объяснение и непременно нам обещали: спокойствие, дорогие сограждане, все упущения и недостатки — временные трудности. Эти временные трудности преследовали бедных сограждан всю жизнь.

Мало того, что вся пресса подорожала, она еще и оказалась в дефиците! То есть, пойти на почту и, как обычно, подписаться на «Здоровье», «Аргументы и факты», «Комсомолку» и т. д. стало невозможным.

На коллектив теперь выделялись несколько подписок, и мы опять стали тянуть жребий. Вот эти переживания были посильнее селедочных. До слез не дошло (это случилось со мной только раз), но было так обидно, что не придется читать все то, что давно стало привычным и необходимым.

Потом пришло время «макулатуры». Макулатурная эпопея длилась несколько лет. Каждую бумажку, газетку складывали в стенной шкаф в прихожей, потом всё это увязывали в пачки, взвешивали и тащили в вагончик за домом — там в обмен получали талоны на книги. Этим занималась вся страна, во всяком случае, ее читающая часть.

Чтобы выкупить эти книги, составляли списки, дежурили ночами, передавая друг другу дежурство. И как все радовались! Ну, собирали, ссорясь с домашними из-за каждой бумажки (ты зачем ее в мусор выбросил? колбасой пахнет? ну и что?), ну, таскали и возили на тележках, ну, дежурили ночами. Зато! Зато теперь у нас есть! Вожделенные «Майн-Риды» и «Дюмы» теперь красовались в книжных шкафах. Чтобы потом, уезжая из страны навсегда, раздаривать их друзьям и знакомым. Но у них тоже были точно такие же книги, и приходилось еще поискать желающих. Все-таки раздали.

Живя уже здесь, вижу у новых приятелей на полках того же «Дюму» и «Спартака» — из того же макулатурного времени. Отправляли в ящиках, контейнерах, платили немалые деньги, и стоят они, никому не нужные — не до того, чтобы перечитывать, а зачем отправляли, теперь и сами не понимают.

В том фантасмагорическом времени было очень весело жить. Смеялись над всем. Над престарелыми вождями, а потом над молодым Горбачевым (хотя поначалу здорово ему поверили), над водочными очередями (о, водочка, валюта всех времен!). О чем только не говорили на работе — во время обязательных двухразовых чаепитий. Какие рассказывали анекдоты! И всё это громко! «Всех посадят!» — однажды кто-то сказал. Мы рассмеялись. Но одна сотрудница сказала тихо: — Вполне возможно, что где-то есть подслушивающее устройство. — Все дружно подняли глаза к потолку. А она еще добавила: — Я когда-то слышала, что в каждой комнате есть осведомитель, так сказать, доверенное лицо.

Я мысленно перебрала всех сотрудников. Этот? — ну, нет. Эта?.. Этот?. Никто не подходил на эту патриотическую роль — так мне казалось. Чепуха всё!

Да, мы были беспечны. Время уже наступило такое — беспечное. Говори, что хочешь, ругай, кого угодно.