"Господин граф Панин, - писала она Потемкину, - из братца своего изволит делать властителя с беспредельной властию в лучшей части империи, то есть Московской, Нижегородской, Казанской и Оренбургской губернии, a sous-entendu есть и прочия; что если сие я подпишу, то не токмо князь Волконский будет и огорчен и смешон, но я сама ни милейше не сбережена, но пред сем светом первого враля и мне персонально оскорбителя, побоясь Пугачева, выше всех смертных в империи хвалю и возвышаю. Вот вам книга в руки: изволь читать признавай, что гордые затеи сих людей всех прочих выше"
Екатерина обманывала не только Потемкина, но и саму себя. Генералу Бибикову в свое время были даны те не полномочия, которых просил Панин. Однако "беспредельной властью" это никто не называл. Потемкин, в отличие от своей покровительницы, оценил положение вполне здраво и за Панина заступился. К тому же у императрицы, в сущности, не было другого выхода. Все более или менее способные военачальники находились в действующей армии. Петр Панин оставался единственным боевым генералом, которого можно было использовать для борьбы с Пугачевым. Петербургские полководцы - Чернышев, Орловы, Потемкин - предпочитали "спасать отечество" на заседаниях Совета и в оренбургские степи почему-то не просились.
Так или иначе, генералу Панину было поручено идти на Пугачева. Самолюбие императрицы, однако, было сильно уязвлено, и она отыгрывалась на Никите Ивановиче. "Я уверен, мой любезный друг, - писал он брату, - что ты собственным своим проницанием уже довольно постигнешь, в каком критическом положении я теперь, и как очевидно извлекают меня из участвования в твоем деле, как будто бы в возмездие тому, что крайность привела к употреблению тебя, а из сего выходит самое притеснение и всем моим делам... Тебе надобно в твоем настоящем подвиге обняться единым предметом служения твоему отечеству, а исполня оное, Боже тебя избави от принуждения оставаться долее в службе. Вот, мой сердечный друг, истинное и непременное души моей разрешение. Нам уже и на остаток нашего короткого века быть не может никакого другого средства и положения спасти нам свои седины и закрыть глаза с тем именем в нашем отечестве, которое мы себе приобрели".
Екатерина уже не понимала действительных мотивов, которыми руководствовался Панин, и все чаще прислушивалась к мнению придворных шептунов. Доверие между императрицей и ее министром таяло.
Указ о назначении генерала Панина был подписан 29 июля 1774 года. А 24 июля от фельдмаршала Румянцева было получено неожиданное известие. В деревне Кючук-Кайнарджа, близ Силистрии, где находилась ставка главнокомандующего, подписан мирный договор с Турцией. Произошло это на удивление быстро, по выражению Румянцева, "без всяких обрядов министериальных, а единственно скорою ухваткою военного". Еще в марте 1774 года фельдмаршалу было разрешено самому вести переговоры о мире. Румянцев, таким образом, стал одновременно и полководцем, и дипломатом и сумел блестяще воспользоваться открывшимися перед ним возможностями.
Когда турки в очередной раз предложили начать переговоры, Румянцев согласился, но вопреки обыкновению перемирия не объявил. Поэтому дипломатические дискуссии и боевые действия происходили одновременно. России было трудно вести войну, но, даже несмотря на потери, на тяжелое экономическое положение страны и разгоравшееся в тылу восстание, русская армия сохраняла высокую боеспособность. Силы Турции, однако, были уже истощены.
В апреле два корпуса русских войск под командованием Суворова и М.Ф. Каменского перешли Дунай. 9 июня в битве при Козлудже Суворов разгромил главные силы турок. В это время Румянцев с основной частью армии подошел к Шумле и блокировал город. В начале июля турецкие уполномоченные были уже в ставке Румянцева.
Переговоры продолжались всего пять дней. Со стороны России вели их фактически двое - сам фельдмаршал и Николай Васильевич Репнин. Князь непосредственно обсуждал с турецкими послами статьи мирного договора, а Румянцев, к которому турки питали глубокое почтение, появлялся в тех случаях, когда надо было прекратить колебания партнеров по переговорам и придать их мыслям должное направление. Впрочем, турки особенно не упорствовали, и вечером 10 июля договор был подписан.
Соглашение это, состоявшее из 28 статей и двух секретных "сепаратных артикулов", стало достойным завершением долгой войны. Прежде всего договор закреплял независимость Крымского ханства от Турции, хотя за султаном и сохранялось право руководить единоверными жителями ханства "в духовных обрядах". Эта уступка Турции была, однако, смягчена тем, что к России отходили Керчь, Еникале и Кинбурн, фактически позволявшие держать полуостров под контролем. Кинбурн при этом переходил к России "с довольным округом", а две другие крепости "с уездами". Надо учесть, что Турция отказывалась также от Большой и Малой Кабарды, что имело хотя и небольшое экономическое, но немалое стратегическое значение. Единственной крепостью, которая сохранилась за Турцией на северном побережье Черного моря, был Очаков.
По договору русские торговые суда получали право свободного прохода через проливы, причем на русских купцов распространялись все привилегии, которыми пользовались в Турции другие европейские государства, в частности Франция и Англия.
Добиться, чтобы Порта отказалась от Молдавии и Валахии, не удалось, однако договор устанавливал, что в этих княжествах восстанавливаются права и обычаи, существовавшие в момент их подчинения Турции. Грузии и Мингрелии возвращались крепости, захваченные у них турками во время войны. Население Грузии освобождалось также от тяжелой дани. Были предусмотрены различные меры, облегчавшие положение других христианских народов, живших под властью Порты.
По Кючук-Кайнарджийскому договору Турция признавала за российскими императорами титул, равный падишаху. В секретной статье к договору Порта обязалась выплатить России в течение трех лет "за убытки военные" 7,5 миллиона пиастров, что "на российскую монету" составляло 4,5 миллиона рублей.
Мирный договор не дал России всего, что она хотела получить, однако его заключение было успехом, и значительным. Главное, что закрепил договор, - это независимость Крымского ханства. Было ясно, что, отпадя от Порты, Крым неизбежно попадет в зависимость к России. Этот процесс, в сущности, уже начался. Еще в июле 1772 года хан подписал акт, в котором соглашался со всем своим народом состоять под покровительством российской императрицы. Была, наконец, отрублена последняя голова ордынского змия, и одно только это оправдывало все потери и тяготы войны.
Мир на южных рубежах государства был достигнут. Вскоре в Петербург пришли известия о восстановлении "безопасности и повиновения" и на Востоке. В середине октября Пугачев, преданный своими соратниками, был выдан правительственным войскам. К ноябрю очаги восстания были в основном подавлены. Историки расходятся во мнениях о том, какую роль в этом деле сыграл Петр Панин. Одни, как, например, С.М. Соловьев, считают, что он был "предупрежден событиями". Другие полагают, что "при той совокупности мер, которые были приняты Паниным... мятеж не только не мог распространиться, но, напротив того, должен был ослабевать весьма быстро; тогда как при назначении вместо Панина какого-либо другого лица, не обладавшего его знанием дела, энергией и решительностью, смута могла бы быть гораздо более продолжительной".
Как бы то ни было, сам генерал Панин не приписывал себе особых заслуг и хвалил в основном подчиненных, в первую очередь Суворова. После поимки Пугачева генерал некоторое время организовывал снабжение усмиренного края продовольствием и предотвратил голод, создав провиантские магазины и закупив для Нижегородской и Казанской губерний 90 тысяч четвертей хлеба. Генерал при этом объявил, что те, кто станет повышать цены на хлеб, будут подвергнуты суровому наказанию, вплоть до смертной казни.
Еще Панин велел взимать подати с крестьян, начиная лишь с 1 сентября 1774 года, сложив с них таким образом недоимки за прежние годы. Он отослал императрице проект учреждения банков "к вспоможествованию разоренным подданным" и подал ей мысль о необходимости "умножения правительств", которая впоследствии вылилась в указ о новом административном делении территории государства. 19 ноября генерал сообщил в Петербург, что в усмиренном крае "тишина и... повиновение... обстоят ныне в самой лучшей степени", после чего, не выказав никаких признаков властолюбия, попросился в отставку и был отпущен.
