Именно такую линию поведения избрал Панин и, как оказалось, не ошибся. После того как в 1749 году угроза русско-шведской войны миновала, "шляпы" продолжали оставаться господствующей партией, в Стокгольме получали французские субсидии, однако до конфликта с грозным соседом дело не доходило. Панину все это, разумеется, давалось непросто. Враги тоже не дремали. Суммы, находившиеся в распоряжении французского посланника, были не меньше панинских, и в изобретательности французу тоже нельзя было отказать. Однажды по городу поползли слухи, что Панин по ночам собственноручно производит поджоги. Никите Ивановичу с трудом удалось отбиться от разъяренной толпы, намеревавшейся с ним расправиться.
В 1757 году Швеция вступила в Семилетнюю войну. Началась эта война в 1756 году, и участвовали в ней с одной стороны Австрия, Франция, Россия, Испания и Саксония и с другой стороны Пруссия, Англия и Португалия. Швеция хотела отнять у прусского короля устье реки Одер, поэтому воевала она в союзе с Францией и Россией. Однако на соперничестве французского и русского посланников в Стокгольме это никак не отразилось. Осенью 1759 года "шляпы" и их французские покровители начали против Панина новое наступление.
По невыясненной причине в доме Никиты Ивановича возник пожар. Все его имущество сгорело дотла. Панин остался на улице, да еще без гроша в кармане - ему уже восемь месяцев не платили жалованья. К счастью, русского посланника согласился приютить знакомый шведский купец. Панину всерьез грозила долговая яма. И вдруг в ноябре 1759 года пришло известие, вновь круто повернувшее его судьбу. Ее императорское величество повелевала своему полномочному министру при шведском дворе, камергеру и генерал-поручику Никите Панину на время покинуть Стокгольм по случаю назначения его воспитателем и обер-гофмейстером великого князя Павла Петровича. Как ни старался Панин поскорее закончить дела, из Швеции ему удалось уехать лишь в мае 1760 года.
В Петербурге за время отсутствия Панина многое переменилось. Прежнего канцлера Бестужева-Рюмина заменил граф М. И. Воронцов. При поддержке влиятельных братьев Шуваловых ему удалось обвинить Бестужева в подготовке государственного переворота и добиться его ссылки. Теперь Воронцов насмерть схватился со своими недавними союзниками и методично отправлял в отставку шуваловских ставленников, заменяя их своими. Эта борьба повлияла и на карьеру Панина. Воронцов хорошо знал: Никита Иванович терпеть не может Шуваловых, - и справедливо рассудил, что из него может получиться надежный союзник. Поначалу на должность обер-гофмейстера метил сам Иван Иванович Шувалов. Но граф Воронцов выставил кандидатуру Панина. Должно быть, Елизавета вспомнила своего прежнего любимца, сердце императрицы дрогнуло, и она приказала отозвать Панина из Стокгольма.
Для Никиты Ивановича новое назначение оказалось приятной неожиданностью. Какие бы интриги этому ни сопутствовали, но, коль скоро императрица решила поручить ему Павла, значит, она ему доверяла и признавала за ним качества, необходимые для выполнения поручения, столь ответственного. В деле воспитания Елизавета дала Панину большие права. Он мог по собственному усмотрению составлять программу обучения, подбирать учителей и даже определять круг лиц, допускавшихся к особе великого князя. Кроме того, место обер-гофмейстера, хотя и не было непосредственно связано с государственной политикой, имело
немало иных и несомненных преимуществ. Воспитатель цесаревича - должность солидная, говоря современным языком, престижная. Перед ним открыты все двери, в том числе и кабинета императрицы. Положение обер-гофмейстера мало подвержено колебаниям придворной конъюнктуры. Словом, из почетной ссылки Панин вернулся на еще более почетное место, где даже политикой было заниматься не обязательно.
В июне 1760 года Никите Ивановичу было велено приступить к исполнению новых обязанностей, и он в сопровождении Ивана Ивановича Шувалова и канцлера Воронцова отправился к своему воспитаннику. Великий князь, маленький щуплый мальчик, сидел за столом в окружении многочисленных мамушек и нянюшек и настороженно глядел на вошедших. Воронцов представил Панина и объявил, что отныне этот человек будет у его высочества обер-гофмейстером. Мальчик посмотрел на одного, потом на другого и вдруг громко зарыдал. Позже Никита Иванович узнал, что нянюшки специально пугали маленького Павла новым воспитателем. Говорили, что Панин - угрюмый старик и как придет, так добрых женщин прогонит и все веселости запретит. Впрочем, тучи скоро рассеялись, и обер-гофмейстер со своим воспитанником стали добрыми друзьями. Воронцова это вполне устраивало, и вопрос о возвращении Панина в Стокгольм отпал сам собой.
Павел оказался ребенком веселым, бойким, сообразительным, правда, чересчур нервным и впечатлительным. С ним было хлопотно, но Никита Иванович исполнял свои обязанности с удовольствием. И среди тех, с кем Панин близко сошелся по возвращении из Стокгольма, была мать его воспитанника, великая княгиня Екатерина Алексеевна.
Впервые они познакомились много лет назад, когда юная немецкая принцесса Софья Фредерика Августа Ангальт-Цербская еще только начинала осваиваться с новой ролью супруги наследника российского престола, великого князя Петра Федоровича, племянника императрицы. Потом, когда Панин был отослан в Стокгольм, они переписывались, но редко, в основном при посредничестве канцлера Бестужева и их общего друга статского советника В.Е. Адодурова, обучавшего Екатерину русскому языку. Теперь они общались почти ежедневно, их отношения постепенно крепли, превращаясь в дружбу. Екатерина была особенно заинтересована в добрых отношениях с Никитой Ивановичем. Ее положение при дворе казалось на редкость шатким. Императрица была ею недовольна, а муж открыто пренебрегал. Чуткие придворные, мгновенно улавливавшие малейшие изменения в отношениях, между членами императорской семьи, старались пореже попадаться на глаза великой княгине. В такой обстановке дружба с Паниным была для Екатерины, тяжело переживавшей свою полуизоляцию, не просто отдушиной, она приобретала большой политический смысл.
При дворе Никита Иванович быстро стал человеком значительным. В толпе придворных, допускавшихся на дворцовые приемы - куртаги, он явно выделялся даже внешне - Панина называли "самым сановитым вельможей империи". Этому способствовала и его манера поведения. Он всегда был сдержан, ходил неторопливо, быть может, из-за склонности к полноте, говорил тоже неторопливо, в нос. Никита Иванович обладал редкой способностью располагать к себе людей, поэтому у него было много друзей и мало врагов. Он слыл искусным дипломатом и весьма образованным человеком. Панин долго жил в Европе и хорошо знал европейскую культуру, а таких людей в России в то время было немного, и их ценили.
Панин принадлежал к числу тех просвещенных русских деятелей, которые считали себя духовными наследниками Петра Великого и продолжателями начатого им дела. В этом он не был одинок. Спустя четверть века после смерти Петра I его царствование успело приобрести романтический ореол, а сам император превратился едва ли не в образцового государя. Впоследствии Екатерина, уловив это общественное настроение, будет его старательно эксплуатировать. Она заведет себе табакерку с портретом Петра, из Франции выпишет Фальконе для создания знаменитого "Медного всадника", а окружающим будет говорить, что, прежде чем принять какое-нибудь решение, она спрашивает себя, как бы на ее месте поступил великий Петр.
Правда, уже в царствование Екатерины II сквозь мощный хор официального славословия будут пробиваться критические нотки. Историк И.Н. Болтин усомнится, прав ли был царь, когда уничтожал старинные русские обычаи и традиции и насаждал вместо них чужеземные - онемеченные русские становились иностранцами в своем отечестве. А. Н. Радищев откажет Петру в величии, ибо истинно великим, по его мнению, можно назвать лишь того государя, который даровал своему народу свободу. Еще более критически к Петру отнесется другой историк - М.М. Щербатов, Но Панин был далек от таких мыслей. По его твердому убеждению, история России начиналась с петровских преобразований, а все, что было прежде, - это века непроглядной тьмы и дикого варварства.
