Макартней очень старался, хотя задача, которую он перед собой поставил, оказалась слишком сложной. С одной стороны, ему очень хотелось показать своему правительству, что оно не ошиблось, оказав ему доверие. А для этого надо было постоянно сообщать об успехах в порученном деле. С другой стороны, Макартней, будучи человеком молодым и самолюбивым, близко к сердцу принимал малейшие изменения в отношении к нему при петербургском дворе. Но степень уважения, которой пользуется иностранный дипломат, зависит не столько от его личных качеств, сколько от состояния отношений с представляемой им страной. Поэтому Макартней оказался меж двух огней, ему одновременно хотелось угодить и русскому, и английскому правительствам.
Поначалу Панин пошел навстречу своему молодому коллеге и не стал требовать, чтобы союзный договор был подписан прежде торгового. Для России острой необходимости в союзе не было. В Швеции посланники двух стран и без того трудились рука об руку. В Польше дела шли успешно, и потребность в английской помощи практически отпала. По вопросу о субсидии в случае войны с Турцией было ясно, что Англия ни за что не уступит, а без этого пункта союзный договор для России особого интереса не представлял. Переговоры целиком сосредоточились на торговом трактате.
Макартней понимал, что решение вопроса во многом зависит лично от Панина, поэтому старался иметь дело только с ним. Кавалер откровенно льстил Никите Ивановичу и вообще пытался установить с ним самые доверительные и дружеские отношения. Но, на свою беду, Макартней не знал, что развитие отечественной коммерции - задушевная панинская мечта. Если в другом вопросе он и мог бы пойти на уступку ради поддержания между двумя странами дружественных отношений, то подписывать договор, хоть в чем-то ущемляющий интересы российского купечества, было для него делом немыслимым.
Больше всего разногласий вызывала статья 4 договора. В русском варианте она содержала такое положение: "Россия по примеру великобританского Акта о мореплавании сохраняет за собой право принимать внутри государства все меры, которые окажутся полезными, для поощрения и развития российского мореплавания".
В самом деле, "Акт о мореплавании" налагал ограничения на участие иностранцев в английской торговле. Британское правительство, как и всякое другое, имело полное право вводить такие ограничения. Так почему же Россия должна была себя этого права лишить? К тому, чтобы не связывать себе руки в вопросах коммерции какими-либо соглашениями, подталкивали чисто практические соображения.
В первые годы царствования Екатерины II внешняя торговля России продолжала, хотя и медленно, набирать силу. Петербург превратился в один из крупнейших торговых портов в Европе. Развитие мануфактурного производства позволяло России продавать за границу не только сырье, как это было прежде, но и продукцию промышленности, главным образом юфть, пеньку и железо. В середине столетия промышленные товары составляли до двух третей вывоза. Среди русских купцов появились и свои "воротилы", богатством и размахом торговых операций не уступавшие иностранцам. В Петербурге, например, крупнейшим дельцом был Савва Яковлев, в прошлом осташковский крестьянин, сумевший благодаря своей энергии, находчивости и деловой сметке стать дворянином, поставщиком императорского двора и владельцем множества заводов и мануфактур.
В России издревле не только умели, но и любили торговать. Это была без преувеличения национальная страсть. Иностранцы, приезжавшие в русское государство, неизменно отмечали, с какой охотой этому занятию здесь предаются все - и стар, и млад, и царь, и последний крестьянин. Голландский путешественник, побывавший в России в середине XVII столетия, очень удивлялся тому, как московиты "от самого знатного до самого простого любят купечество, что и есть причина того, что в городе Москве помещается больше торговых лавок, чем в Амстердаме или хотя бы в ином целом княжестве".
В середине XVIII века особенно крепким было московское купечество. Оно вело крупную торговлю с Голландией, Англией, Францией, Германией, Италией, Польшей, Персией, Турцией, Средней Азией и Китаем. Москвичи держали в своих руках всю посредническую торговлю между Востоком и Западом. В России стали создаваться торговые компании, располагавшие значительными средствами. Но у русского купечества, даже "капиталистого" московского, была ахиллесова пята - отсутствие собственного флота для заморской торговли.
Чтобы самостоятельно отвезти свой товар за границу, русскому купцу надо было иметь надежный морской корабль и обученную команду. Но Россия стала морской державой совсем недавно, в начале века, благодаря усилиям Петра Великого. Опыта и традиций морского торгового судоходства у нее не было. Если морские суда и строились, то в основном на государственных верфях, и предназначались они для военного флота. Отыскать опытных моряков было очень трудно. Русские купцы редко решались вкладывать деньги в такое непривычное и рискованное предприятие, как снаряжение собственного судна. Надежнее было доставить свой товар в порт и передать его иностранцу-комиссионеру, который и довозил его до места назначения. В результате большая часть русской торговли с Европой обслуживалась иностранными, преимущественно английскими, судами.
Положение надо было исправлять. В Петербурге думали о том, какие меры принять, чтобы помочь развитию отечественного судостроения и судоходства. Естественно, что подписывать в таких условиях договор, затруднявший проведение подобных мер, было попросту неразумно.
В Англии считали, что русский вариант соглашения позволит России изменить порядок своей внешней торговли, не обращая внимания на интересы англичан. Тогда Панин отправил в Лондон письмо, в котором заверил, что интересы английского купечества в любом случае будут учтены. Но этого оказалось мало - в Лондоне не уступали, в Петербурге тоже. Панин в своих записках императрице жаловался, что англичане ведут дела по-торгашески, и называл своих британских коллег лавочниками. Кавалер Макартней тоже не отличался деликатностью и в донесениях в Лондон обвинял русских в высокомерии, тщеславии и невежестве. Но, как замечал еще С.М. Соловьев, "когда иностранный посланник начинал сильно бранить Россию и русских - именно упрекать их в варварстве и невежестве, то это обыкновенно было признаком, что Русский Двор сумел охранить свое достоинство и свои интересы".
У Панина в конце концов лопнуло терпение, и он заявил Макартнею, что, если торговый договор не будет подписан, английские купцы лишатся всех своих привилегий. Кавалер забеспокоился и допустил ошибку, о которой ему очень скоро пришлось пожалеть. Не дожидаясь ответа своего правительства на угрозу Панина, он подписал договор в русском варианте. Когда в Лондоне об этом узнали, разразился скандал. Макартнею крепко досталось, после чего ему объяснили, что есть лишь одно средство хотя бы отчасти исправить допущенную оплошность. От Панина необходимо добиться особой декларации, повторяющей текст его письма.
Получив такое указание, перепуганный Макартней помчался к Панину и изложил суть дела. Никита Иванович изобразил возмущение. Он заявил, что недоверие к его письму, написанному по поручению императрицы, составляет такое оскорбление, которое он не в силах перенести. Более того, он посоветует государыне впредь вообще ничего не предпринимать в этом деле.
Макартней был в отчаяния. Три дня он ходил к Панину, пытаясь его умилостивить, но тщетно. Посланник решился даже на то, что на придворном маскараде обратился к самой императрице и, по его собственным словам, "чуть не упал перед ней на колени". Но Екатерина тоже была непоколебима. Трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая карьера Макартнея, если бы в Лондоне не пришли к нему на выручку и не придумали компромиссное решение - пусть статья 4 договора предусматривает право обеих сторон принимать меры для поощрения мореплавания. Панин согласился, и в июне 1766 года договор был подписан вторично и на сей раз - окончательно. Макартнего, таким образом, удалось исправить одну из своих ошибок, но его злоключения в России на этом не кончились.
