Но теперь было уже слишком поздно. Чудовище мчалось к ним. Они взбирались по склону, из-под их ботинок летели камни и комья земли. На вершине расползались чахлые заросли зараженных деревьев, недвижимых в лунном свете. Кайку их узнала. Они с Тсатой добрались до барьера.

— Кайку, маска! — крикнул ей Тсата, оглядываясь на плоскую площадку, которую они миновали. Гхорег неотвратимо приближался большими скачками.

Они снова побежали, и Кайку нащупала спрятанную на поясе маску. Но она спрятала ее слишком хорошо, а доставать вещь в спешке очень-очень трудно… Маска зацепилась за край одежды и вылетела у Кайку из рук, застучала по камням, хитро косясь на Кайку пустыми глазницами.

Она выплюнула проклятие, еще не веря во все это. Тсата в мгновение ока вскинул винтовку и прицелился в приближающегося гхорега. Кайку метнулась туда, куда упала маска. Гхорег сокращал расстояние очень быстро, а Кайку не знала наверняка, где находится барьер… и успеют ли они туда.

Эта мысль промелькнула в ее сознании последней, прежде чем она схватила маску и надела ее.

Ее захлестнула теплая, мягкая эйфория, и чувство это было сильнее, чем когда-либо прежде. Присутствие отца тоже ощущалось необычайно ярко. Казалось, каждая частичка дерева источает его запах и убаюкивает, как баюкал когда-то на коленях отец. Маска улеглась на лицо, согревая кожу, как рука любовника на щеке.

— Беги!

Вопль Тсаты разорвал очарование мгновения, и Кайку вернулась в настоящее. Маска стала горячей — барьер близко. Она побежала, и Тсата побежал следом за ней, отбросив винтовку. Гхорег с ревом несся по коварному склону. Мощные лапы глубоко зарывались в землю и отбрасывали комья каменистой земли.

— Дай руку! — закричала Кайку, оборачиваясь к Тсате. Барьер неожиданно возник прямо перед ними, и Кайку поняла, что он слишком близко, и если Тсата не дотронется до нее, ему не пересечь невидимой границы.

Он среагировал мгновенно, она не успела даже закончить фразу. Ткиурати подскочил к ней и крепко схватил за руку. Гхорег был уже в футе от них. Гигантская туша загородила собой луны. Монстр зарычал, предвкушая победу, и с острых зубов закапала слюна.

Узор расцвел вокруг Кайку, мир превратился в хаос золотого свечения, когда она нырнула сквозь барьер. Тсата мгновенно ослабил хватку, обманутые чувства потянули его вправо. Но она держала его ладонь в своей и не собиралась отпускать. Она потащила его за собой со всей силой, на которую была способна. Тсата спотыкался и шатался из стороны в сторону, все его инстинкты кричали, чтобы он не шел туда, куда его ведут. Несколько шагов — и они вывалились по другую сторону барьера, и Узор стал невидимым.

Тсата стоял на четвереньках, в его глазах отражались потерянность и безразличие, уже знакомые Кайку. Сейчас ее больше интересовал гхорег. Он повернул назад и убегал, словно не заметив жертвы прямо у себя перед носом. Кайку следила за ним, пока он не скрылся из виду в складках серой земли.

Тсата довольно быстро пришел в себя. К этому времени Кайку с неохотой стащила маску. Каждый раз, делая это, она испытывала непонятное чувство вины, словно снимая ее, разочаровывала дух отца.

Лицо ткиурати прояснилось. Он сел на камни и взглянул на Кайку.

— Нам сильно повезло. Кайку отбросила с лица челку.

— Мы были неосторожны. Вот и все.

— Думаю, — проговорил ткиурати, — пришло время отступить. Мы не можем подобраться к ткущим или к Связникам. Нужно возвращаться в Провал.

Кайку покачала головой.

— Нет. Я хочу узнать больше. — Она встретилась с ним взглядом. — А ты иди.

— Ты знаешь, что я не могу.

Она встала и протянула Тсате руку. Он оперся на нее, и Кайку помогла ему встать.

— Похоже, ты ко мне приклеился.

Он долго смотрел на нее, но в лунном свете на его татуированном лице ничего нельзя было прочесть.

— Похоже, что так, — сказал Тсата, и Кайку невольно улыбнулась.

Под стенами Зилы, в прохладном полумраке Чиен ос Мумака лежал на койке в палатке-лазарете. Он то проваливался в бред, то вновь приходил в сознание. Сон не шел. Тело болело так, будто концы костей терлись друг о друга. В палатке, кроме него, никого не было. Чиена окружали приглушенные звуки лагерной жизни: голоса людей, проходивших мимо, сначала становились громче, а потом затихали, лошади фыркали, костры трещали, что-то непонятное скрипело и стучало. Здесь, неподалеку от побережья, с южной стороны города, ночные насекомые трещали не так громко, и темнота несла в себе покой.

В лагере Чиена препоручили заботам лекаря. Тот дал ему настой от лихорадки. Чиен слабым голосом потребовал встречи с Бараком Заном. Лекарь сначала попросту пропустил его слова мимо ушей. Но Чиен настаивал — мол, у него для Зана послание величайшей важности, и Бэрак сильно расстроится, если не получит его незамедлительно. Это заставило лекаря задуматься. Чиен, будучи опытным торговцем, знал, что легче заставить человека что-то сделать, если он думает, что понесет ответственность за бездействие. Однако лекарю, наверное, не очень понравилось, что кто-то командует им в его собственном лазарете, а кроме того, Чиен был болен, и Бэрак Зан уже отошел ко сну.

— Утром, — раздраженно отозвался лекарь. — К тому времени вы будете в состоянии принимать посетителей. И я спрошу, так ли жаждет Бэрак видеть вас.

Пришлось довольствоваться этим.

Оставшись наедине с собой, Чиен смог обдумать события прошедшего дня. Боги, как умна Мисани… Он не знал, стыдиться ли ему того, как она в конце концов разоблачила его, или же отнестись к этому философски. Вряд ли он отвечает за то, что бормотал во сне. Скорее всего, такова была воля богов, точнее, Миен, богини сна, которая не меньше своего младшего брата Шинту любила пошутить. В таком случае, кто он такой, чтобы винить себя за то, что есть божественное провидение?

Мисани оказалась права. Надо это признать. Он мог помочь ей, только оставив ее в Зиле. Дважды Чиену не удалось защитить Мисани, и лишь по счастливой случайности ей удалось спастись от посягательств подосланных отцом убийц. Он не знал, в какую игру она играет с Заном, но радовался, что отойдет от этих дел, передав сообщение Бэраку. Тогда его обязательства будут выполнены. Если Мисани выживет, то по закону чести Мураки освободит род Мумака от долга перед семьей Колай.

Несмотря на боль и жар, губы его тронула улыбка. Всю свою жизнь он вел трудную войну. Усыновленный ребенок, который хотел быть равноправным членом своей семьи. Позже боги ниспослали его родителям других детей, хотя лекарь не оставил им надежды на это. И каждый день Чиену приходилось утверждать свои права среди братьев и сестер. И даже не будучи столь образованным, воспитанным, утонченным, как его младшие братья, Чиен все равно гордился собой. Он поднял семью из того бедственного положения, в которое ее ввергли его родители. А теперь он собирался освободить род от долга, который отец взял на себя, выбрав любовь, а не политику.

Беспамятство принесло недолгое облегчение. Но внезапно его разбудило движение в палатке. Что-то проникло внутрь. Чиен с трудом поднял голову, всмотрелся в темноту. Взгляд не фокусировался.

Он никого не видел, но это не ослабило его уверенности, что в лазарете кто-то есть. Мурашки ползли по коже от ощущения чужого присутствия. Чиен приподнялся на локтях, еще раз огляделся в поисках неуловимой тени, которую случайно заметил. В голове прояснилось. Неужели галлюцинация? Лекарь предупреждал, что настой может иметь побочные эффекты.

— Кто здесь? — спросил наконец Чиен, не в силах дольше выносить тишину.

— Я, — отозвался голос у его постели. Чиен вздрогнул от неожиданности. Черная тень у его кровати казалась расплывчатой.

— Вы доставили моему хозяину много неприятностей, — прошипел незнакомец, и Чиен почувствовал, как рука в перчатке зажала ему нос, а между зубами, прежде чем он успел закрыть рот, ему сунули горлышко пузырька. Чиен заметался, попытался закричать… В рот вылилась какая-то жидкость. И тут же другая рука зажала губы так, чтобы он не смог выплюнуть зелье. Он невольно проглотил жидкость, чтобы освободить дыхательные пути, и только потом понял, что наделал.