До скорого — радостного ли (?) — свидания.

Грегор».

Представляете, что было бы, если б это письмо попалось на глаза аббату Наппу!… Конечно, автор критического разбора Оберлейтнеровой грамматики армянского языка, столько лет начальствовавший над многими десятками священников-педагогов и педагогов-несвященников, не страдал излишней наивностью.

Напп вряд ли полагал, что и в Вене патер Грегор по монастырскому расписанию семижды в день, в том числе и перед демонстрацией слушателям Доплера феномена поляризации света или изменения силы тока в цепи при возрастании сопротивления реостата, будет взывать к богу по всем правилам искусства устной и мысленной молитвы. Но прелат все-таки заботился, чтобы сын церкви — тот, к кому он сам некогда воззвал: «Скинь с себя старого человека, который сотворен во грехе, стань новым человеком!» — заслужил все-таки обещанную тогда же ему vita aeterna — жизнь вечную. Он видел, что Мендель без охоты отвечает на его вызовы. Конечно, любая поездка связана с тратами денег и времени и отрывом от дела, ради которого патер Грегор им же, прелатом, отпущен в столицу. Напп не требовал чересчур частых приездов, он обязывал Менделя являться в монастырь только на все время каникул, только на все церковные праздники, только на все очередные общие упражнения в духовном самообновлении. Надо все же время от времени попоститься, недельку помолиться со всеми братьями, исповедаться им публично во всех пришитых в миру, в который он окунулся, грехах. Покаяться. Быть может, побичеваться немножко в темноте. Словом, сделать все необходимое для достижения vitae aeternae.

Прелат-ориенталист не предполагал даже, что и без вызовов на экзерциции он уже в достаточной мере содействовал тому, чтобы Мендель приобрел в будущем право на вечную жизнь.

…А в ту пору Ансельм Рамбоусек среди собратьев был самым близким и верным другом Менделя. И письмо, где патер Грегор столь неосторожно «прибег к слову, которое, имея в виду принципы религиозные», звучало совсем не благочестиво, ни в какие чужие руки не попало.

Что же касается биографа Освальда Рихтера и монсеньера ван Лиерде, то они были столь деликатны, что постарались не заметить мирской суетности, содержавшейся в этом письме.

В первом семестре учебы он занимался только десять часов в неделю и только физикой у Доплера.

Во втором семестре он занимался в неделю уже по двадцать шесть часов. Из них десять — физикой у Доплера, пять в неделю — зоологией у Рудольфа Кнера. Одиннадцать часов в неделю — ботаникой у профессора Фенцля: кроме лекций по морфологии и систематике, он проходил еще специальный практикум по описанию и определению растений.

Опьянение от свободы, охватившее его в первые венские дни, видимо, прошло. Он сосредоточился и — как нередко бывает — стал набирать, чем дальше, тем все большую и большую скорость. В третьем семестре он записался уже на тридцать два часа занятий в неделю: десять часов — физика у Доплера, десять — химия у Реттенбахера: всеобщая химия, медицинская химия, фармакологическая химия и практикум по аналитической химии. Пять — на зоологию у Кнера. Шесть часов занятий у Унгера, одного из первых цитологов в мире. В его лаборатории он изучал анатомию и физиологию растений и проходил практикум по технике микроскопии. И еще — раз в неделю на кафедре математики — практикум по логарифмированию и тригонометрии.

Как вольнослушатель он отбирал только то, что считал жизненно важным. Каждый час занятий был оплачен полновесной монетой, и он брал от этих часов все, что можно было взять за шестьдесят минут. В такой ситуации галок на лекциях не считают. И чтобы взять от оплаченного максимум, надо было прийти уже до зубов вооруженным, а после практикума рыться в фолиантах, расставленных на полках университетской библиотеки.

С деньгами уладилось: пометка «задолженность» не появлялась больше в матрикуле. Может быть, увеличил «компетенции» Напп. Кое-что давала работа у Доплера. А кроме того, Терезия уже вышла замуж с тем приданым, которое поднакопилось к этому времени.

Письмо Антона Менделя сыну своему Грегору Иоганну Менделю, который стал теперь большим человеком, священником, самолично разговаривает с богом, изучает науки и лучше мирян знает, как надо жить и как поступать в важных случаях.

(Орфография перевода эквивалентна орфографии оригинала.)

«Хейнцисздорф от 23 августа [1852 г.]

Достапочтенейший г-н сын!

Писмо от 18-того августа мы получили мы узнали так же что наше желание от посещении из замножиства занятия должно быть отвергнуто. В своем последним писме я писал что все пока постарому но вскором времени будут новости. Твоя сестра Терезия, должна ступить вбрак [неразборчиво] с Леопольтом Шиндлером. Мы радители согласились мы надеимся что наш достапочтеный г-н сын будит с етим согласии. Сватьба назначенна 12 октября. Тогда мы с нова обратимся к нашему достапочтеному г-ну сыну которому [неразборчиво] визит не удалос тогда мы по надеялис что это произойдет на сватьбу. Если опять будит помеха то я за Восемь дней с нова сообщу. Новаго у меня ни чего нет только картошки с нова стали болеть только за эту неделю оне испортилис и покрылис пятнами. Достапочтеный г-н сын ожидаю скорово известия на мое писмо. С лутчими приветами отрадителей с тысячми приветов от сестры Терезии чтоб приезд ни отменял и еще ниский поклон от других сестер и зять.

Антон Мендель — быфший хозяин на

учаске №58 в Хейнцисздорфе».

Антон с горечью называл себя «бывшим хозяином». И сын, видимо, болезненно относился к разорению, постигшему родителя в свое время, и с наивным упрямством привирал в университетских анкетах, что отец его по-прежнему «Wirtschaftsbesitzer» — «владелец хозяйства».

Он, конечно, приехал на свадьбу Терезии — за два года учебы это было единственное его посещение родины, — там он провел двенадцать дней — с 9 по 20 октября 1852 года. В его «Heimathschein» — в паспорте, выданном «кайзерлихе унд кёниглихе полицейкомиссариате Брюннского округа коронной земли Моравии», зафиксированы все передвижения. Порядок в империи Франца-Иосифа был четкий: собирается подданный хоть на короткое время покинуть постоянное место жительства — он обязан явиться в полицию. Там в паспорте сделают пометку — и прихлопнут печатью. Приехал на новое место — пусть всего на два дня, — снова пометка, снова печать. Решил возвратиться — перед выездом снова все то же, дабы подданный уже во всем по струнке ходил, чувствуя, сколь неотступно и бдительно печется о нем государство. (В том паспорте записаны еще и его приметы: «Рост — средний». «Волосы — русые». «Глаза — серые». «Особые приметы»… — мы бы с вами написали «гений», но в полицейкомиссариате этого не разглядели и написали «Особые приметы — отсутствуют». Впрочем, многие уже знают, что он очень талантлив — Напп, Баумгартнер, Доплер. А что он гений — не знает пока никто. Ах, если бы эта пометка своевременно появлялась в паспортах!…)

…Конечно, на свадьбе он был «генералом». Карьера, которую он совершал, казалась родичам и землякам ослепительной. И конечно, всех восхищало, что он, возносясь в верхние этажи социальной пирамиды, оставался по-прежнему со всеми приветлив, ласков, прост и шутлив и привез молодым — из самой Вены! — шикарные подарки, конечно. У него не хватило флоринов, чтобы подарки были шикарны по венским масштабам, но они были шикарны по хейнцендорфским, и этого достаточно.

Все были счастливы, и Терезия в особенности была счастлива. И новобрачный Леопольд Шиндлер (однофамилец директора Технического училища), молодой хинчицкий крестьянин, оказался и милым, и добрым, и заботливым, совсем непохожим характером на Алоиса Штурма. Все годы, пока зять Леопольд был жив, Мендель относился к нему с той же нежностью, как и к младшей сестре. Пока был жив отец, он адресовал свои письма «дражайшим родителям», но непременно посылал Леопольду сердечные приветы и специально для него сообщал, какие в Брюнне на рынке цены на рожь, пшеницу, ячмень, какие виды на урожай, а следовательно, на конъюнктуру в будущем. После смерти отца письма он адресовал Леопольду, как признанному хозяину дома.