Но не всем же умирать, иные уцелели.
Уцелел Иозефов свояк Антон Мендель. И в той трехдневной лейпцигской бойне уцелел и в последующих сражениях тоже. И в 1817-м вернулся к родным пенатам.
Пенаты числились в волостном кадастре как «надел в 30 иохов [2] и крытый черепицею дом с садом под нумером 58».
Надел этот был для Хейнцендорфа не из маленьких, а из наибольших: в деревне числилось 72 дома и 102 семьи, и на них приходилось всего 665 иохов посредственной пашни и 155 иохов луга. Впрочем, размер в 30 иохов надел приобрел уже к концу 30-х годов после десятилетнего полновластного хозяйствования Антона.
Дом и надел, видимо, при несколько меньших размерах поля, были приобретены отцом Антона, Валентином Менделем. Судьба менделевского рода в прошлом была изменчивой, ибо, как свидетельствует один достоверный источник, она человеками играет.
Самый первый из известных в роде Менделей — Мартин Мендель жил в горной деревушке Весзидель (по-старочешски село называлось «Весь Сидельны», то есть «Стольное село»; видно, там когда-то давно была резиденция местного князя).
Мартин в весзидельских книгах был записан «гроссбауэром», «большим хозяином», зажиточным крестьянином. Но у потомков его хозяйство из рук поплыло. И вряд ли по нерадивости — шестидневная барщина, войны да эпидемии могли разорить при любом трудолюбии и бережливости.
…Кстати, в церковных книгах фамилию Мартина менявшиеся в приходе пасторы (Мартин был лютеранином) писали каждый по-разному. Один писал «Менделе». Другой — «Мендтле». А при смерти написали «Мандула» — славянскую фамилию. Да в их деревне почти все жители были славяне — чехи и поляки.
Сын Мартина и женат был на чешке, на Катарине Ондре. Мартинова старшего внука звали Вацлав Мендель, а другого звали Ржига (то есть Грегор).
Вацлав-то и переселился в Хейнцендорф из Весзиделя — недальний это был переезд: за милю, если не меньше. Что его толкнуло на то — неизвестно. Известно лишь, что Вацлав Мендель числился уже просто бауэром, а наследники — старший сын и старший внук — и поля-то не имели. Они владели только лишь домиком и садом, отмеченными в кадастре несчастливым тринадцатым нумером. А среди младших в своем поколении детей и внуков Вацлава были даже и полные бобыли-хюттлеры, тот же Ржига Мендель.
Лишь правнук Валентин сумел выбиться: возвысился вновь до прадедова состояния, перебрался из старого дома с садом в новый уже и с садом и с наделом.
А при Антоне надел увеличился и перешел из аренды в полную собственность главы семьи, и Антон Мендель стал не просто бауэром, а бауэр-грундбезитцером, то есть землевладельцем.
Однако, несмотря на успешное восхождение по социальной хинчицкой лестнице, до самого 1848 года Мендели были обязаны отрабатывать летом полтора дня в неделю «пешую барщину» в господском саду и господских полях и полтора дня «барщину конную», а зимою валить деревья, очищать их и вывозить из леса, принадлежавшего императорской инфантерии полковнику графу Иозефу Коллоредо. — так же, как и все прочие.
Антону Менделю было двадцать восемь лет, когда он вернулся с солдатчины.
Он был мужик сильный и работящий.
И как все в их роду, он был хороший садовник, умевший искусно, будто ласкаючи, подрезать и прививать яблони. И пасечник он был еще.
И обладал к тому же серьезным характером: если что решал, то от своего не отступался. Папаша Валентин мог быть спокоен, что в руках первенца — Антон был старшим из сыновей — хозяйство не захиреет.
Все к тому и шло.
Добрым католикам господь бог повелел в свое время жениться, чтобы добрые католики множились, аки песок морской. Правда, лютеране, кальвинисты, англиканцы, православные и мормоны считают, что бог предписал эту работу им, а иудеи и магометане — что им, а язычники — что им, и не один господь бог, а многие господа боги. Атеисты — неверующие, в свою очередь, говорят про Законы Природы.
Женился Антон Мендель через год по возвращении.
В деревне было всего семьдесят два дома, и в них всего сто две семьи, и все — одни Мендели, Блашке, Калихи, Кунчеры, Касперы, Фучики, Швиртлихи, Шиндлеры.
Все были напрочь привязаны к своим наделам, домикам с садом и без сада, опутаны податями, заботами, пешей и конной барщиной. Из деревни уходили только на ярмарку. И на войну. И в Мариацелль к Деве Непорочной на моление. И для тех, кто не ходил на войну и не ездил в Ольмюц или Брюнн на ярмарки, за границей волости мир кончался — в нем был еще только один очень дальний паломнический путь — за Дунай, в Альпы, до Мариацелль — миль восемьдесят [3] под молитвы по петляющим горным дорогам.
Словом, обычно мир кончался в Одрау. И даже женихов и невест на стороне не искали. Из Клейн-Петерсдорфа, что за оврагом, и то брали редко. Женились на своих: Блашке — на Калиховых, Кунчеры — на Касперовых, Мендели — на Блашковых да на Швиртлиховых. И в итоге все поперемешались: за века получилось, что вся деревня друг другу родня — без разбору у кого в роду чехи, у кого одни немцы. Насчет «расовой чистоты», как при потомках, никто тогда не заикался.
И женился Антон Мендель, конечно же, на свояченице. На Розине Швиртлих, на сестре Иозефа, сложившего голову под Лейпцигом.
Пока они с Иозефом воевали, меньшего Антонова брата женили на Юдите Швиртлих — вот они с однополчанином и стали свояками.
Юдита была старше мужа на двенадцать лет. И даже старше Антона на девять. Антонов брат, наверное, рад был бы жениться на Розине — на младшей. Но «гертлер»-садовладелец Мартин Швиртлих младшую дочь прежде старшей по обычаю не мог отдать.
И по обычаю и по здравому смыслу это следовало: куда потом денешь перестарку? И конечно, за старшей дочкой, которая засиживалась в девках, приданого было побольше.
Наконец, брату, как младшему, надо было идти в зятья — в женин дом. Наследником менделевского надела по закону мог быть только Антон как старший. Так что если за Антона отдать Розину, а за младшего Юдиту, то обе четы будут обеспечены. Дай бог только Антону благополучно довоевать во славу христианнейшего, истинно католического и столь несправедливо обиженного императора Франца.
Судьба второй четы была предрешена в деталях заранее, и свадьбу можно было играть тотчас по возвращении Антона с войны, но Мартин Швиртлих, видимо, попытался кое-что из приданого попридержать — вот год и прошел в торгах. Имущественно-династические проблемы селяне деревни Хинчицы, что в Силезии, решали столь же тщательно и неуступчиво и со столь же дальними расчетами, как и европейские царствующие фамилии. Но расчеты и торги кончились. Антону Менделю досталась младшая из дочерей Мартина Швиртлиха — Розина, девица миловидная, приветливая, добрая, трудолюбивая, рачительная и крайне набожная. И во исполнение уже упомянутого божьего наказа у Антона и Розины Мендель пошли дети.
Первую дочь бог прибрал.
В 1820 году у них родилась вторая дочь, и она осталась жить.
Третью дочь снова бог прибрал.
А в магдалинин день 1822 года родился сын.
И, получив установленное обычаем вознаграждение, которое в тех местах в ту пору приносили чаще не в кошельках, а в мешках да в корзинах, патер Гросс-Петерсдорфского прихода Иоганн Шрайбер накинул белую с золотыми крестами епитрахиль и окрестил новорожденного самым, пожалуй, распространенным в мире именем, которое на многих языках звучит лишь с небольшой разницей: «Иоанн», «Иоганн», «Ян», «Иван», «Джон», «Жан», «Ханс», «Хуан», «Жоан», «Джованни». (Тождественность, как ни звучит имя в каждом случае, видна каждому.)
Патер Шрайбер наверняка сказал при этом, что выбор имени сделан удачно. Ведь то было имя многих святых и королей, и даже римских пап, которых полагалось почитать всячески. То было, наконец, имя и самого патера — скромного приходского священника Шрайбера из Гросс-Петерсдорфа, а разве не приятно, когда новоиспеченный малыш, которого ты держишь в руках, становится еще одним твоим тезкой — так сказать, твоего полку прибывает.
