Он снял комнату в здании, принадлежавшем ордену монахинь-елизабетинок. Квартирную плату там получала елизабетинская мать-казначейша. В остальном же то был обычный венский доходный дом. А Вена была городом шумным. И венцы во все времена славились как люди весьма жизнелюбивые и склонные ко всякого рода вольностям. Венским духовным властям наплевать было на каноника из чужой епархии. Власти же светские могли им заинтересоваться лишь в одном случае: если бы он занялся политикой. А он ею не занялся.

И началась студенческая жизнь.

…Стоило автору приметить «белое пятно» в биографии героя, как он тотчас принимался возводить на обнаруженном пустыре громоздкие и шаткие конструкции досужих предположений.

Но теперь герою книги уже исполнилось тридцать, он достиг зрелости, а повествование достигло середины, и домыслы пора оставить.

Итак, Вена. Что известно нам о венской менделевой жизни Достоверно?… Вот что.

Известен дом, где жил Мендель.

Известно, что он был зачислен на философский факультет Университета вольнослушателем.

Известно, что в течение первого семестра учебы он не перегружал себя посещением лекций: в его матрикуле указано, что он записался на посещение занятий лишь по одному предмету — по экспериментальной физике к Христиану Доплеру. За целую неделю — всего десять часов в аудитории и лаборатории университетского Физического института, возглавляемого первооткрывателем знаменитого «доплер-эффекта», — не мало ли?

Отчего он не посещал лекций по другим предметам? Быть может, оттого, что прочие курсы, читавшиеся на факультете с октября 1851 по апрель 1852 года, его не интересовали. Но, может быть, и оттого, что у него не было в те дни денег на оплату посещения других лекций. А денег не было — это известно доподлинно. Там же, в матрикуле, где указано, что он записался на занятия к Доплеру, в графе «подтверждение квестуры об оплате занятий» стоит пометка «задолженность» — и подпись факультетского квестора под ней. Однако, несмотря на эту пометку, в другой графе сам Христиан Доплер подтверждает посещение всех занятий. Вероятно, подобно Баумтартнеру, «президент Физического института» доктор Доплер не забыл неудачливого, но весьма примечательного кандидата в учителя из Цнаймской гимназии и, рассчитывая на порядочность вольнослушателя, сделал вид, что не заметил суровой пометки квестора. Более того — как свидетельствовали университетские однокашники Менделя — профессор взял его к себе на кафедру помощником лекционного ассистента, возложив обязанность демонстрировать студентам опыты, и за это Мендель, видимо, получал еще и некоторое вознаграждение, и весьма кстати.

А куда же все-таки делись деньги?… Неужели слова прелата Наппа о том, что он будет уплачивать за своего собрата сполна за жилье, и питание («без употребления пива и вина»), и за отопление, «учитывая настоящее вздорожание жизни», оказались пустым звуком?… Непохоже это на Наппа. Зато как все это похоже на самые первые месяцы цнаймской жизни, когда Мендель сидел без гроша, и все его монашеские «компетенции» аж до следующих каникул, а также деньги «платяные», «бельевые», «на облачение» и «топливные» уходили на уплату долгов.

…Он не мог посылать деньги родным из Вены. А он был хорошим сыном и хорошим братом — для Терезии в первую очередь. И кроме того, уже восемь лет прожив вне родного дома, он не мог оторваться от него и, хоть овладел богословием, философией Гёте и Гегеля, хоть числился в общине святого Томаша в ряду первых ее интеллектуалов вместе с Вратранеком, Клацелом, Кжижковским и Рамбоусеком, а теперь постигал еще материальные тайны мироздания у Доплера — в нем не умирал крестьянин, которого волновали прозаические, подчас горькие деревенские дела.

«20 декабря 851 года

Дражайшие родители!

С ужасом я узнал, что у вас распространилась картофельная гниль. Это бедствие нанесло много ущерба полям и погребам почти по всей Северной и Центральной Европе. Во всяком случае, бесспорно, в нем повинны предшествовавшие нынешнему сырые года. Сия беда разрастается для бедного народного класса с каждым днем, так как при продолжающих оставаться высокими ценах на зерно покупка картофеля стала почти невозможной (одна мера в Брюнне стоит около 3 гульденов).

Со средствами борьбы против гнили вас уже познакомили «на путях начальства». Самое лучшее — это отделить здоровые от прогнивших, первые хорошо высушить и хранить в сухом месте. Последние же для того, чтобы избежать дальнейшей порчи, провялить, дабы иметь возможность использовать их хотя бы как фураж.

Вот уже 14 дней, как у нас зима с довольно частыми снегопадами. Сегодня целый день идет дождь, снег тает, и все уже плавает. От Густля у меня никаких известий нет…

Я заканчиваю, дражайшие родители, с искреннейшим пожеланием: да ниспошлет Бог Вам и всему дому в новом году свое благословение и здоровье, и да сохранит он Вас нам надолго…

Вас, сестер и зятя сердечно приветствуя и целуя, остаюсь

Ваш всегда благодарный Сын».

Итак, вместо денег советы, приветы и пастырские благословения, которые в Хейнцендорфе котировались тоже высоко.

А ведь жил он теперь в Вене, в шумной космополитической столице. И при крутом Меттернихе и при либерального Доблхоффе она была знаменитой веселой Веной: благочестия в ней было намного меньше, чем соблазнов!

Жил он здесь без присмотра, и много позднее — уже на склоне лет — он с удовольствием вспоминал шумливые студенческие сборища и мурлыкал «Gaudeamus» и «Edite, bebite collegiales» — «Возрадуемся, пока молоды» и «Ешьте, пейте сообща». В 1942 году в «Journal of Heredity» была опубликована статья некоего Эйхлинга. «Я разговаривал с Менделем» — называлась она. Эйхлинг и поведал в ней миру, как при встрече в 1878 году патер Грегор среди прочего вспоминал свои студенческие времена. А чтобы запастись такими воспоминаниями, было нужно все то же — монета! И доподлинно известно, что в нарушение принесенного в костеле Вознесения Девы Марии отречения от всякой собственности патер Грегор пытался разжиться деньгами, играя в лотерею, — он сам об этом писал. Тогдашние лотереи — поразительно азартные предприятия. Устроитель-государство дразнило доверчивую публику сообщениями о том, сколько билетов уже погашено и сколько драгоценных выигрышей еще не разыграно: постоянно получалось, что шансы сорвать хороший куш все повышаются. С повышением шансов жучки-перекупщики вздували цены на билеты. Игроки-знатоки изобретали мистические системы высчитывания счастливых билетных номеров. А ничто так не заставляет мечтать о неожиданной, с неба свалившейся удаче, как нужда. Ну как тут не спустить последнюю рубашку!…

«Милый Ансельм!

Весьма печально, но я опять остался без белья. А никому на свете новое белье не нужно так, как мне, ибо из той дюжины рубашек, которые я взял в Вену, протерлись и порвались ровно двенадцать. Я прошу фрау Смекаль купить за шесть флоринов полотна на три рубахи и отдать его в работу как можно скорее, чтобы у меня была новая, хотя б для экзерциций. Разве это не будет позором, если тот новый человек, в которого я обращусь в результате упражнений в благочестии, окажется принужденным влезать в рваную рубаху? О, сколь стыдно будет (Апокалипсис: «И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтоб они успокоились еще на малое время…»), коль придется мне щеголять в драном наряде!

Господин прелат уже предупредил меня, что я, увы, все-таки буду призван на экзерциций, которые должны состояться на следующей неделе. А так как известно, что университетские семинары заканчиваются 20-го, было бы бессмысленно в данном случае мочиться [38] против ветра, и потому на воскресенье, на 24-е, я все же назначил свой отъезд; в тот же день к обеду я буду в Брюнне…

Коль завтра приключится первое прямое попадание в 25 тысяч флоринов, то к фрау Смекаль придет (ничего не выдающая) телеграфная депеша. Вечером следует о ней справиться.