Умер он первого мая 1953 года, умер внезапно. За четыре дня перед тем, я зашел мимоходом к нему на Брюсовский переулок, в комнатенку-пенал, в котором, кроме него, жили тяжело болевшая жена Инна Григорьевна и четыре бездомных кота, подобранных на улице.
— Почему-то — почему? Неужто предчувствовал? — он прочел мне вслух двенадцать строк о смерти, давнее стихотворение, которое я отлично знал:
Из вихря, холода и света
Ты создал жизнь мою, Господь!
Но чтобы песнь была пропета,
Ты дал мне страждущую плоть.
И я подъемлю с горьким гневом
Три ноши: жалость, нежность, страсть, —
Чтоб всепрощающим напевом
К твоим ногам порой упасть.
И сердца смертную усталость
Ты мучишь мукой долгих лет, —
Затем, чтоб нежность, страсть и жалость
Вновь стали — холод, вихрь и свет!
На следующий день заболел, оказалось — вирусный грипп. Последние два дня был без сознания, когда очнулся — возле него в больнице дежурила Нина Павловна Збруева, его старый друг. Она выжала ему на кончик языка дольку лимона, он прошептал: «Восхитительно!» Вот возглас, с которым умер поэт, — умер, оставив миру золотую россыпь стихов и поразительные по силе поэмы и драматические новеллы в стихах.
Прошли годы, улеглись страсти; многие наиболее шумливые стихотворцы тех лет уже позабыты, а к стихам Кочеткова с каждым годом ширится интерес.
3 мая. Ташкент
Вчера, возвращаясь с Учительской, прошел по Пушкинской улице мимо дома, в котором живет поэт Абдулла Арипов. Если при имени поэта у тебя тут же не возникают на языке строки его стихов, значит… Настоящий поэт — редкость куда большая, чем мы привыкли думать. Прошел мимо его дома, и уже на кончике языка!
Ты плакала, ты мой ловила взгляд,
Ты так искала этого свиданья,
А я глядел, как небеса горят,
И думал о величье мироздания.
Сегодня я один в своем дому,
Ты далека, я сам все смял и спутал.
Что мирозданье мне, что я ему?
Пришла бы ты ко мне хоть на минуту.
Да ведь это про нас с тобой, это я — тебе. Вот лакмусовая бумажка, безошибочно указывающая — поэт!
Бывают в жизни истории, похожие на притчи. Именно такой житейской историей-притчей в юности Арипова однажды одарила судьба. Было это на моей памяти.
Золотая рыбка
Сейчас Арипов — зрелый поэт, гордость Узбекистана. Тогда стихи его еще не печатали, но они уже гуляли среди молодежи; студенты списывали их один у другого, с воодушевлением друг другу читали. А на его вечер в университетском клубе было не протолкнуться.
Окончив университет, Арипов устроился работать редактором в Издательство художественной литературы имени Гафура Гуляма. Рядом с издательством на улице Навои существовала чайхана, куда многие издательские работники приходили в обеденный перерыв. В чайхане был небольшой водоем, в водоеме плавала рыбка. С нее-то все и началось.
Собрались как-то молодые редакторы и затеяли мушаиру — поэтическое состязание: кто сложит лучший рубай об этой рыбке. Молодой Абдулла тут же сочинил: мол, плавает в мутной воде золотая рыбка и не подозревает, что есть на свете великий чистый океан. Я не слыхал этого рубая по-узбекски, поэтому не могу дать подстрочного перевода. Но люди, вкусам которых доверяю, говорят: стих был легкий, чеканный. Арипову единодушно присудили победу.
Четверостишие пошло с языка на язык. Приходили в чайхану парни и девушки: «Вот та рыбка, о которой Абдулла Арипов сложил такой рубай…» (и читали его).
Однажды в чайхану зашел участковый милиционер. К сожалению, есть люди, которые все, даже законы природы, оглупляют до уровня своего понимания, что уж там говорить о языке. Участковому четверостишие не понравилось — показалось подозрительным. Этот милиционер к тому же свято верил во всемогущество воздействия административных мер на умы. Попадись другой на его месте, притчи не получилось бы.
Милиционер, чтоб «не чесали языки», взял да выловил рыбку. Тогда парни и девушки, приходя в чайхану, стали говорить: «Вот водоем, в котором плавала рыбка, о которой Арипов сложил такой рубай»… (и читали). В один прекрасный день милиционер (отдадим честь его упорству) пришел с рабочими и засыпал водоем. Весть об этом развеселила молодежь.
Началось паломничество в чайхану: «Тут был водоем, в котором плавала рыбка, о которой Арипов сложил…» и т. д. Стихи явно брали верх над административными мерами. Кончилось тем, что чайхану закрыли и снесли: как милиционер этого добился, не знаю. Но это, как и следовало ожидать, только подлило масла в огонь: «Тут была чайхана, где был водоем, в котором плавала рыбка, о которой Арипов сложил такое четверостишие…» и т. д. Так к Арипову пришла слава.
Остается сказать, что рядом со зданием издательства, в стороне от бывшей чайханы, через некоторое время построили чайный стеклянный павильон, куда многие ходят в обеденный перерыв поныне. И кто-нибудь нет-нет, да вспомнит там «золотую рыбку» даже теперь, многие годы спустя.
5 мая. Самарканд
С детства люблю барабаны. В пять лет мечтал стать барабанщиком. Очень любил играть и на деревяшках, идя вдоль забора, извлекая звуки разной высоты. Когда попал мальчишкой в Среднюю Азию, дробные удары нагора — особых барабанчиков — заставляли меня несколько кварталов идти за арбой, ехавшей на свадьбу. Полюбил я и гулкие, рыдающие звуки дойры — среднеазиатского бубна.
Но загадкой, едва впервые приехал в Ташкент, были для меня маленькие глухие барабанчики, которые то и дело звучали в разных концах Старого города. Прислушивался к ним, замирая, казалось — кукольные барабанчики, игрушечные, очень хотелось такой купить. Спросил каких-то узбеков в чайхане, меня сперва не поняли, потом, поняв, долго и весело хохотали: хохотали, как смеются здесь — тоненько, валясь на один бок. Выяснилось: не барабанчики, а крики перепелов! Городской мальчишка, я никогда до тех пор их не слышал, а тут клетки с перепелами висят в домах.
Сегодня утром, едва мы — опять же с Арипом, на той же машине — подъехали к Гур-эмиру, мавзолею Тимура, прежде всего услышали далекие, глухие барабанчики перепелов, и пришло ощущение счастья.
Но прежде чем о Самарканде, несколько слов тебе о маках… По пути из Ташкента в Самарканд миновали Янгиюль, затем обширные новые зеленые районы в Голодной степи, потом нас обволок пьянящим ароматом цветущих белых акаций город Джизак, наконец покатили по дикой степи.
Тут-то, справа и слева от шоссе, возникли красные точечки маков, их становилось все больше — степь вокруг нас постепенно превращалась в грандиозный цветник. Среди маков пасутся отары овец, камни, разбросанные по степи, вылезают из маков, дальние холмы — в кровавых подтеках маков… Сказочное зрелище!
«Твои слова, как лепестки мака — сверху красные, а основа у них черная» — слова народной песни. Сколько бы внутри ни пряталось черного, благословляю алые лепестки! Впрочем, черного не замечаешь, пока не возьмешь цветок в руки. И в жизни так: начинаешь видеть черное, когда цветок уже в руках.
Джизакским ущельем среди желтых скал промчались мы вдоль каменистой речки Санзар, переезжая по мостам то на правый, то на левый берег. Из-за холмов сперва показались руины Биби-ханым, затем они скрылись, утонули за городскими домами, чтобы неожиданно возникнуть вновь совсем рядом с нашей машиной. Наслаждаясь струей воздуха, льющейся в машину, погрузился в созерцание: окна в некоторых домах Самарканда имеют великолепный синеватый оттенок от длительного облучения солнцем. Кружится голова от запаха цветущих акаций, сижу, бормочу: «Блаженство, блаженство…»
