Тогда строки эти показались мне любопытными, и все. В дом Токтогула попал случайно, провел в нем два-три часа и лишь спустя несколько лет, узнав его историю, ощутил по-настоящему трагический подтекст этих строк.
Две любви было у Токтогула. Первую, Алымкан, выдали насильно замуж за другого: юноша Токо был в ту пору всего лишь нищим певцом. Его песню «Алымкан» знает наизусть каждый киргиз. Вторая — Тотуя, его жена и мать его сына, сама ушла к другому, когда Токтогул был на каторге: вернулся, жена с другим — судьба многих.
А Токтогул умел ценить жизнь, умел и в старости воскликнуть в певучих строках: «Джигиту встретить красавицу прекрасную, как зеркало, — вот наслажденье!», а то и так: «Женщины, жадно глядите на нас звездами говорящих глаз». Как жаль, что не задержался тогда в Мазар-сае хотя бы на несколько дней. Сколько бы еще услыхал!
Умер Токтогул в 1933 году. В последние дни жизни сложил предсмертную песню, вот строки из нее:
… Пусть серенький ваш соловей запоет.
Пусть не только язык его говорит,
Пусть кровью сердце его изойдет.
Когда ваш любимый Токо умрет,
Кто вспомнит серенького соловья,
Кто к серой могиле его придет?
Не правда ли, странные слова в устах прославленного в своем народе певца?
Бывает так. Прожил жизнь человек, умер, в надгробной речи превознесли его до небес, но спустя два дня все о нем позабыли, ибо дело, которому он посвятил жизнь, было ничтожно. Бывает и так: умер человек, скромно опустили его в землю, даже речей особых не было, а проходит месяц, год, Два… Дело, которому отдал жизнь человек, повлекло за собой сотни других, больших, бесконечно важных для человечества дел, и все чаще возвращается к этому человеку благодарная память потомков. Так произошло с Токтогулом: в песнях он выразил дух своего народа — гордый, несгибаемый, во имя правды готовый жертвовать всем.
И вот я в уютной гостиничке, в Каракуле, поселке Токтогульской ГЭС. В двадцати минутах езды отсюда — Токтогульская плотина, одна из самых высоких в мире, позади нее разлилось Токтогульское море, а в теснине рядом с плотиной Токтогульская ГЭС, вырабатывающая больше электроэнергии, чем в 1972 году ее выработали все станции Киргизии. Может ли быть поэту памятник грандиозней?
Будь моя воля, я начертал бы на здании ГЭС четверостишие Токтогула:
Жил человек. Глядишь — зарыт.
Зачем же ссориться, джигит?
Пойми, не ссора жизнь твою,
А дружба счастьем озарит.
Чтобы слова эти всегда горели перед глазами людей, сдерживая их от злых слов, сказанных хотя бы и в порыве раздражения, а главное, чтобы обиды не застилали людям глаза.
23 апреля. Фрунзе
Кто-то, не помню кто, сказал: «Жизнь страннее вымысла». Все чаще в нынешней поездке приходят на ум эти слова.
Прилетел во Фрунзе под вечер. Места в гостинице, конечно же, не оказалось: «Наведайтесь позже». Ждал, что-то ел в ресторане. Там почему-то все пили пиво: батареи пивных бутылок на каждом столике. И опять ждал, ждал…
Наконец уложили меня в коридоре на койке. Всю ночь мимо ходили, где-то дурными голосами орали коты. Потом плакал ребенок, хлопали двери, кто-то надсадно кашлял. Не сомкнул глаз, но отдохнуть — чуть отдохнул.
А дальше и весь день пошел вкривь и вкось. Двинулся по городу… Небо закрыто тучами, вот-вот брызнет дождь, холодный ветер… Люблю Фрунзе — пожалуй, самый чистый город в Средней Азии. Слагал когда-то гимн его бульварам, паркам, садам, но в непогоду и тут неуютно и грязно.
И что хуже всего — мне всюду начала мерещиться ты, может быть, потому, что очутился в городе, где русских больше, чем киргизов. Откуда можешь ты взяться! Понимаю, дикая мысль! Однако сделать с собой уже ничего не могу. Знакомый стук каблучков… Резко поворачиваюсь! Мной овладевает дрожь ожидания, прибавляю шаг, почти бегу. Меня обгоняет автобус. Болтается задняя дверь, как видно, поломанная. Вдруг из автобуса на полном ходу выскакивает какой-то парень… Но этот прыжок — целый рассказ.
Прыжок с автобуса
Парень прыгнул прямехонько на меня, чуть не сбил с ног. Хрипло крикнул:
— Нина!
И устремился куда-то бежать. Его перехватил невесть откуда взявшийся милиционер. Розовый, почти мальчишка, с кобурой на боку:
— Запрещается прыгать на ходу! Штраф!
— Она… Понимаете, она… — задыхаясь, сказал парень. — Нина!.. Уйдите!..
Вырвался. Оттолкнул милиционера. И побежал, исступленно крича:
— Нина-а!!!
Засвистев, милиционер помчался за ним:
— Стой!.. Стой!..
Все произошло в мгновение. Успел только заметить, что у парня вздернутый нос и очень светлые мохнатые брови. Пестрая кепка с огромным козырьком болталась на его голове.
На крики и свист подкатил еще милиционер — коренастый киргиз. Соскочив с мотоцикла, бросился наперерез парню. Тот бежал, ничего не видя. Коренастый схватил его за рукав.
— Нина-а-а!.. — закричал парень отчаянным голосом. И, стараясь вырваться, буркнул: — Пошел ты!..
Милиционер отстранился. Парень рванулся. Треснул рукав. Милиционер испуганно выпустил его. Но уже подбежал розовый. И подскочили двое военных. Парню скрутили руки. Задыхаясь, розовый говорил обиженным голосом:
— На милицию замахиваться! Не замахнешься! Я тебе покажу, как замахиваться! На милицию замахнешься, будешь год щи деревянной ложкой хлебать!
Парень хлопал глазами, явно не слыша слов. Только когда его повели, спросил: «Что?! Что такое?!» — как будто — впервые заметил милиционера. Розовый милиционер проворчал:
— Узнаешь в отделении, что такое!
Парень покорно шел. Я догнал их и зашагал рядом. Милиционер-киргиз, все время молчавший, покосился на меня.
— Я свидетелем… — миролюбиво сказал я.
— Не надо нам свидетелев! — сказал он довольно чисто по-русски.
— Его дружок, верно, — насмешливо сказал розовый. — Иль папаша. Ты, папаша, получше бы смотрел за сынком!
Милиция оказалась наискосок. Начали писать протокол.
— А вы чего? Кто вы? — спросил дежурный.
— Продолжайте свое дело, — сказал я.
Лет сорока, побывавший, судя по внешности, не в одной переделке, дежурный хитро сощурился: мол, а-а, понимаю… Хотя вряд ли что понял. Ведь и я толком не понимал, зачем пришел.
Он принялся за протокол. Но скоро положил перо. И стал молча слушать.
… Год назад парень, звали его Виктором (тезка!), ехал в поезде Москва — Ташкент. В том же вагоне ехала девушка Нина. Ну, познакомились, подружились, часами простаивали у окна, разговаривая. Приехали. Простились на перроне, как все. А через два дня он понял: не может жить без нее. Однако что уж там говорить об адресе, не догадался спросить даже фамилию.
Целый год Витя, ташкентский житель, рыскал по Ташкенту в поисках Нины. Знал, студентка, но какого вуза… разговор об этом почему-то отвела. Обошел университет и все институты. Перевидал бесчисленное множество Нин, по описанию похожих на спутницу. Все оказывались не те!
— Это просто юмористический рассказ, если записать мои разговоры с Нинами… — сказал парень, вертя в руках кепку.
По вечерам ходил в городские сады и парки, надеясь встретить там. Дежурил у главного почтамта, рассчитывая, что она получает письма до востребования.
— Приезжает гастролер, бегу в филармонию: Нина говорила, любит музыку. Знал, и театр любит: ну и сижу первое действие, вижу в антракте, что ее нет, и ухожу. Чудно: перевидал первые действия всех ташкентских спектаклей…
Искал ее и на рынках, и в плавательном бассейне, и на пляжах Комсомольского озера, и в университете. О киношках нечего и говорить.
