Крепко пили в Партизанке. А где не крепко? Да и повод был — за родину. Что ни вечер, кабак полнехонек. Мужики шумят, новости последние обсуждают. А новостей-то всех — как живет пришлец с Купавкой. Иные об заклад бьются, сколько хазарин протянет. Особливо любопытные не раз к избе Купавкиной подваливали, чтобы подглядеть да подслушать. Только не такая баба Купавка, чтобы хамам спускать. Била Купавка наглецов смертным боем, отваживала. Да все-таки отвадить не могла, уж больно мужики партизанские на забаву редкую падкими оказались.

Через пару седмиц после сговора Жердя и Угрима сунулся к избе Купавкиной Косорыл — один из братьев Быка. Мужичонка обнаглел настолько, что прокрался в сени и затаился там. Ох и лупцевала его Купавка, ох и водила мурлом о бревна. Всего измутузила. А Косорыл сделать ничего не мог — он и раньше бы с Купавкой не управился, а теперь и подавно. Силы в бабе, после того как с хазарином снюхалась, вдвое прибыло.

— Ниче, — в бессильной злобе прошипел Косорыл, — скоро конец твоему счастью. Порешат твово хазарчика, сам слыхал.

И такой радостью засветились глаза Косорыла, что Купавка не сдержалась и вырвала с мясом ему ухо. Жестоко пожалел Косорыл, что открыл свой поганый рот.

А наутро, вся в слезах, Купавка потихоньку вывела Аппаха из Партизанки. Мужикам, что ворота сторожили, бражки с сонным зельем поднесла и полюбовника вывела. Сказала на прощанье:

— В Куяб ступай. Там найдешь ведуна ихнего. Помыслы твои чисты — чую, живой будешь.

Аппах поцеловал супружницу и зашагал к Куябу. А Купавка встала у ворот с дубиной. Ежели вдогонку мужики кинутся, то сперва через ее труп переступят.

Хазарин же без особых приключений добрался почти до самого града, где и был схвачен конным разъездом.

Почти год провели соплеменники Вишвамитры в Персии и наконец тронулись в обратный путь, когда весна едва пригрела землю чахлым, все еще не опомнившимся от холодов солнцем.

Десять слонов понуро тянули вдоль берега Гелянского моря огромные плоты, на которых с кибитками обосновались соплеменники Вишвамитры. За слонами умелые табунщики гнали лошадей. Гуру то и дело выл мантру подчинения, от которой младенцы, народившиеся этой зимой, принимались истошно орать, а их матери — громко ругаться. Гуру выл мантру по одной простой причине: слоновий начальник Умар не выдержал близости кумыса и, улучив момент, выкушал изрядно, после чего впал в умопомешательство и был накрепко связан. Другими словами, Умар не мог руководить слоновьим стадом, посему отдувался гуру.

Мантра помогала не очень. Слоны жрали все, что попадалось на пути. Лишь изредка пищей гигантам служила дохлая рыбешка, трупик чайки или черепаха, вывернутая из панциря при помощи тяжелого удара ноги и подковыривания бивнем. Большей же частью слоновье стадо пожирало несчастных рыбаков. Рыбаки, завидев слоновий караван, доверчиво выходили навстречу, предлагая нехитрый улов. Слоны спокойно подходили к человеку и неспешно окружали его. Тут рыбак понимал, что затевается недоброе, да только поздно понимал. Вожак бил человека бивнями в живот, валил на спину и растаптывал, превращая в кровавую кашу. Словно стая не в меру разжиревших стервятников, налетали остальные, и начиналось пиршество.

Вишвамитра сорвал голос, но слоны плевать хотели на мантру. Своих не трогали, и ладно. А что до чужаков — извините, но кушать чего-то надо. Одними водорослями и черепахами сыт не будешь.

Вишвамитра не корил себя — карма вездесуща. Отправился рыбак ловить рыбу, а сам был пойман слоном. Может, в своем предыдущем воплощении этот рыбак дурно обходился со слонами. И этот дурно обходился... И этот... По всему выходило, многие не любили слонов... Значит, и поделом!

Гуру, прекрасно знавший, как готовят боевых слонов, нисколько не удивлялся их плотоядности. Под воздействием опиума в слоновьей голове происходят страшные перемены — оттого они и жрут что попало, как свиньи[41].

От непривычного рациона слонов мучили газы, и над полосой прибоя висела смрадная пелена, над которой черными стрелами мелькали буревестники. Аборигены, обычно воинственные и недружелюбные, не рисковали приближаться к странной процессии. То и дело невдалеке возникал одинокий всадник или даже небольшой отряд. Взметывался на пригорок и, понаблюдав, уносился прочь.

Вишвамитра спешил. Надо добраться до полноводной реки Итиль не более чем за два месяца, пока не наступила пора штормов. Слоны шли днем и ночью, останавливаясь лишь под утро, чтобы испить кумыса с опиумом для подкрепления сил и поспать пару часов. В ранний утренний час Умара распеленывали и заставляли собственноручно влить каждому слону в глотку изрядную чашу пойла. Бывший купец нес околесицу, ругался, рычал — вел себя так, как ведет всякий не понаслышке знакомый с белой горячкой. Но деваться Умару было некуда, за ослушание его сильно колотили. Приходилось терпеть танталовы муки, но делать то, что говорит гуру.

В минуты редких просветлений Умар страдал даже сильнее, чем когда его заставляли давать кумыс слонам. Свет его очей, его маленькая Абаль, превращалась в сущую шайтаншу — волосы разметаны, лицо перекошено злобой. О, как страшна была его Рахат-Лукум в такие моменты. Что она только не делала с несчастным Умаром. И таскала за волосы, и царапала лицо, и била ногами в разные чуткие к боли места, и грозила пожаловаться на него Аллаху всемилостивейшему и всемогущему и пророку его Мухаммеду. От угроз Умару становилось совсем тошно. Ладно — морду расцарапать, но так-то зачем? Разве он виноват? Лукавый Иблис его искусил, а он всего лишь поддался. Пусть на Иблиса жалуется Аллаху всемогущему и всемилостивейшему и пророку его Мухаммеду, а Умар-то каким боком? Он лишь песчинка на ладони всевышнего, разве может песчинка противостоять демону соблазна?

Но просветления с Умаром случались редко, посему и страдал он немного.

Вишвамитра не зря гнал слонов. Едва плоты вошли в устье Итиля, ветер усилился. Гелянское море вспенилось огромными валами. Если бы не прозорливость Вишвамитры, плоты бы выбросило на берег, слоны, учинив насилие над выходцами из страны Синд, разбрелись бы по окрестностям Гелянского моря, наводя страх на местное население, а вся экспедиция потерпела бы фиаско.

Гуру сделал небольшую остановку. Воскурил благовония и заставил соплеменников, раскачиваясь, петь долгие мантры, просить Будду, чтобы и дальше не лишал их удачи. На следующий день караван вновь пустился в путь.

К началу лета плоты пришли в столицу Каганата Итиль.

Из десяти слонов пять пали... Не в том смысле, что низко, а в том, что легли костьми, — рыбаков на всех не хватило. На оставшихся было больно смотреть — кожа да кости. Вишвамитра подумал, что бек не слишком обрадуется такому товару, и принял меры.

Гуру подмешал в кумыс еще и сонного зелья. Когда слоны уснули, он велел соплеменникам взять тростинки и надуть животных, а отхожее место заткнуть соломой, обмазанной глиной.

В Каганате же гигантов поставили на довольствие, они отъелись, и надобность в «надувательстве» отпала сама собой.

Случилось то, что не могло случиться. Невероятное, невозможное! Пять боевых слонов — войско, какого не было ни у одного хазарского правителя, — топтались на просторном дворцовом дворе, трубили и били лбами в стены.