Сильно думать стали посадские. И на четвертый день родилась версия, обросла слухами. Мол, от дерьма слоновьего, ежели его к коровьему подмешать да на поле или гряду вывалить, урожай немереный случится. Ежли по осени его в поле раскидать, то чуть не весной ранней злаки заколосятся. А иначе на кой хрен оно сдалось? Чуек, Гридькин приятель, будучи в подпитии, болтал: де, заговоренное дерьмо слоновье. Вроде Бурьян с ведуном договорился, чтоб ему одному досталось. Для того и слона ведуну отдал, чтобы тот обряд над животиной сотворил... Вот теперь сено и возит в обмен. Похоже, не врал хлопец, всем ведомо: Степан Куяб от огня спас, стало быть, сила у него. Небось, над живой горой пошептать — для ведуна дело не больно-то сложное.

А мы чем хуже, всколыхнулся мир. И нам, небось, надобно. Пущай уж всем, а не токмо Бурьяну. Вывалили на майдан. Ведуна кликнули, пущай ответ держит, отчего это мир обделил!

Гридька не соврал, Чуек, если напивался медовухи, и впрямь не мог держать язык за зубами. Поговорил Белбородко с парубком чуток, хмельного поднес, да и отправил на посад со строжайшим наказом хранить тайну. Сработало. Чуйка прямо-таки распирало. Разболтал все, что только смог, едва случай представился.

Слоном управлять было не намного сложнее, чем лошадью. Рабиндранату приладили на спину башенку, в которой ранее сидел Вишвамитра. (За нее пришлось Бурьяну посулить еще одну гривну.) Рядом со Степаном лежала рогатина с крепким древком на тот случай, если слон вдруг взбесится. Предосторожность вовсе не лишняя, если учесть, что, по словам Вихраста, откомандированного людинами к Степану, площадь запружена народом. Вдруг Рабиндранат бросится на толпу. Маловероятно, но исключать этого нельзя — тогда придется воткнуть рогатину в основание черепа животного.

Кони от Рабиндраната шарахались — не успели еще привыкнуть. По этой причине десяток дружинников топал на своих двоих. Радож был особенно недоволен, шел мрачный, то и дело ворчал что-то себе под нос. Видно, годы брали свое.

Завидя, что из выгона появилась живая гора, народ подался назад. Степан, боясь давки, едва выехав на майдан, остановил животное. Дружинники окружили элефанта.

Степан встал и зычно крикнул:

— Зачем звали?

Народ гомонил, обсуждая достоинства живой горы, и крик потонул в рокоте толпы. Слон поднял голову и возмущенно затрубил. Людины утихли.

— Звали зачем?

Из толпы выдвинулся все тот же Вихраст, кузнец пользовался уважением, потому и говорил за всех:

— Вот, хочет мир, чтобы ты ему поведал, отчего это Бурьяну заговоренного навоза отвалил, а нам — шиш с маслом. — Люд одобрительно загудел, подтверждая Кузнецовы слова. — Али живая гора гадит мало, на всех не хватит? Всем известно — как коровье стадо гадит. Что скажешь, ведун?

Рабиндранат вновь затрубил, и толпа успокоилась.

— Гадит он достаточно, — невозмутимо ответствовал Степан, — только бесполезны для вашей надобности его испражнения.

— Это почему так? — с усмешкой проговорил Вихраст, а людины за его спиной возмутились.

— Как же благо-то выйдет, — воскликнул Степан, — ежели Рабиндранат тот навоз незнамо из какого харча сделает?!

— И чего?

— Бурьян-то зачем возы привозил? Затем, что к сену его труд приложен. Скосил, высушил, в стога сметал. Живая гора то сено на навоз пустит, стало быть, для полей Бурьяновым трудом али трудом его родичей польза выйдет, ежели этим навозом землицу сдобрить.

— Коли Бурьян тебе сена привез, то и мы смогем, — высказал Вихраст общую мысль. — Не чинись, ведун, не обижай общество. Говори, согласен али нет!

Белбородко помолчал для порядку:

— Слово мое такое: один воз Рабиндранат на дерьмо изведет, другой — с репой или морковью — в уплату за производство ценного органического удобрения в пользу дружины поступит. — Народ не понял, что такое «ценное органическое удобрение», и Степан пояснил: — За навоз.

— Это что же, за телегу дерьма телегу овоща отдать? — возмутился Вихраст. — Да где такое видано?

— А ты поди поищи дерьма-то такого. Заморское, небось, не нашенское.

— Мироед ты! — возмущался Вихраст.

— Да себе в убыток отдаю, — гнул свое Степан. И пошло-поехало...

Рядились до вечера. Столковались на возе сена и четверти воза овощей. Рабиндранат кормом был обеспечен. На следующий день потянулись подводы.

Посреди огромного зала, стены которого были увешаны драгоценными коврами и оружием, на массивном золотом троне с подлокотниками в виде разъяренных львов, в шелковом халате восседал могущественный бек Обадия. Лицо его было непроницаемо. По правую руку бека стоял его верный прославленный полководец Силкер-тархан и сверлил единственным глазом арабского купца Умара, распластавшегося на мягком белом войлоке, покрывающем пол.

Умар лежал ни жив ни мертв. Он сделал все, как велела Абаль, его Дикая Роза, и что получил? Что теперь с ним станет? «Пропала моя голова, — думал Умар, — не голова — пустая тыква. И зачем только послушал хитрую женщину? Не Аллах вложил в ее уста сладкоголосые речи, лукавый Иблис, да будет проклято его имя».

Несколько дней Умар крутился на итильском базаре и распространял слухи о том, что халифат собирается уничтожить Хазарию. Абаль научила его таким речам, что собирались целые толпы. Умар провозглашал себя истинным халифом. Умар клялся, что, как только он возвратит власть, Хазарии никто не будет угрожать. В конце концов слухи дошли до бека, и он повелел схватить смутьяна.

— Оставьте нас, — приказал тархан двум рослым воинам, притащившим купца, и те, пятясь, исчезли за порогом.

— Слышали мы, — медленно проговорил бек, — что возомнил ты, Умар, о себе немыслимое. Верные люди донесли, будто ты, Умар, ведешь дерзновенные речи, выдаешь себя за сына халифа Мервана. Грозишь Каганату великими бедами.

— Я и есть единственный уцелевший сын последнего омейадского халифа Мервана, да славится имя его! — с горечью воскликнул Умар. — И правда, что беды великие ожидают тебя, избранник Вечного Синего Неба. Беды те исходят от кровожадного абассидского халифа.

— Ты сказал, я услышал. — В голосе бека звучала угроза. — Говори еще. Человек может говорить, только пока жив!

«Абаль предупреждала, — вспомнил Умар, — что бек будет меня испытывать. Абаль говорила, что ее защищает могучий джинн, и еще она говорила, что этот джинн защитит и меня! Не бойся, Умар. На все воля Аллаха. Делай, как сказала Абаль, и будь что будет».

— Подлые абассиды повсюду разослали своих убийц, и я, сын Мервана, был вынужден бродить по дорогам своей страны под видом купца. Я ждал, когда терпенье правоверных иссякнет. И вот это время настало.

— Ты распластан, как червяк, попавший под колесо повозки! — засмеялся бек.

— Я, сын Мервана, смиренно склоняюсь пред тобой и прошу твоей милости.

Бек усмехнулся:

— А может, Умар, ты мой сын? У меня столько наложниц, всех и не упомню. Может, ты сын одной из них, и я должен тебя возвеличить? А может, ты сын Силкер-тархана, у него в каждом курене женщина...

Глянь-ка, Силкер-тархан, — презрительная усмешка плясала на губах бека, — не признаешь?

Силкер-тархан наклонился к беку и что-то прошептал ему на ухо.

— Мой полководец считает, что ты можешь оказаться полезен, а вот я думаю, не содрать ли с тебя живого шкуру, — проговорил бек.

— Да, да, — торопливо проговорил Умар, — я буду тебе очень полезен. Дай мне войско, и я верну все владения отца. Когда это случится, халифат больше не потревожит твоих владений.

Бек засмеялся:

— Разве мертвый Умар может быть полезен беку Хазарии?