Майя улыбнулась:

— В другой раз.

Едва она открыла дверь своей квартиры, в нос со всего размаха ударили густые алкогольные пары. Поэтому первая мысль, рожденная в голове, после того как Майя скинула пальто и сапоги, была: открыть форточку. А лучше — балкон. Нет, лучше и то и другое сразу. Потом, по пути в гостиную, между стиральной машиной и тумбочкой с телефоном, пришли ужас и ярость: где же он, подлец, водку достал? Денег у него нет, выйти из квартиры он не мог — я не оставила ему ключей…

Школьного директора Майя обнаружила на кухне. Тот сидел за столом в обществе граненого стакана, изрядной кондовой горбушки «дарницкого» и бутылки «Горбачевской».

— Ты сегодня задержалась, — изрек он. Голос его был повеселевшим и самую чуточку виноватым, будто он в отсутствие хозяйки случайно разбил чайное блюдце. Или утопил кошку в ванне. Майя даже не обратила внимания на его органичный переход на «ты».

— На чьи деньги пьянствуем? — с тихим бешенством спросила она.

— У меня было немного своих, завалились за подкладку. Остальные занял у тебя. Я верну, не беспокойся.

— Прирезать бы вас, — мечтательно сказала Майя, неосознанно поигрывая кухонным ножом для разделки мяса. Гоц смотрел на нее с почтительным опасением. — Заявлю, что ко мне проник бандит, находящийся в розыске, угрожал пистолетом, украл деньги, устроил притон… Любой суд оправдает: самооборона в чистом виде.

— Ты прекрасно знаешь, что я не бандит, — устало произнес Василий Евгеньевич. — И убери ножик… Тебе просто никогда не приходилось пять суток подряд сидеть в четырех стенах, безвылазно, когда весь город оклеен твоими мордами, у каждого сучьего мента на тебя ориентировка… И твоя кухня мне уже опротивела. Какой извращенец подобрал тебе этот кафель?

— Не нравится — катитесь, — уязвленно сказала Майя, исподтишка оглядывая стены: действительно, полная безвкусица. — Посадят в камеру — можете декорировать ее по собственному усмотрению.

— Ладно, не злись. И перестань мне «выкать». Лучше расскажи, что выяснила.

— Выяснила, что ты скотина.

— Это я и без тебя знаю. Что еще?

— Где достал водку?

— В ларьке, — лаконично отозвался Гоц. — В пяти метрах от подъезда.

— Дверь оставил открытой?

— Всего на две минуты, не переживай. Да и что у тебя красть?

— Тебя могли заметить.

— Я замотался шарфом. Хотя мог бы и не заматываться: нынче народ пошел не бдительный.

— Кстати, о бдительности: соседка снизу интересовалась, кто у меня в квартире стучал молотком, пока я была на кладбище.

— Соседка?

— Вера Алексеевна, теща Севы Бродникова.

— Мать твою, — Гоц опустил голову на сцепленные руки. — Вся их чертова семейка против меня.

Он немного помолчал.

— Знаешь, твоя версия, конечно, не без изящества: поджог музея, провокатор из охранки, история почти вековой давности… Но ведь и бездоказательная. Может быть, дело обстоит проще?

Может быть, подумала Майя. Подонок охранник изнасиловал ученицу: чем не повод для убийства?

Картина была идиллическая, почти семейная — как давеча, когда ее персональный «террорист» сидел на полу, возле подоконника, а она держала его на прицеле — плечо ныло от напряжения, и мушка тряслась, как в припадке эпилепсии. Только Новый год с его ужасами счастливо минул, Дед Мороз счастливо отбыл в свою сказочную страну Лапландию, исчезли праздничные огни с улиц, и вечер плавно переходил в ночь… Ему страшно хотелось напиться, он побледнел и покрылся липким потом, она успокаивала его как могла, увещевала, злилась, снова увещевала, потом горько, по-бабьи, подперев ладонью подбородок, слушала историю его жизни, незатейливую и подчиненную одной сумасшедшей гонке на выживание. Сын токаря-расточника на местном заводе-гиганте (ныне бездействующем и потихоньку зарастающем чертополохом) и воспитательницы в детском саду, папа по пьяному делу засунул руку под кожух, окрашенный предупреждающей оранжевой краской, — оторвало выше локтя. Инвалидность, усугубленная задержками пенсии, запоями и скандалами с матерью, нищета и дикое, ни с чем не сравнимое желание вырваться из этого ада, из уничижающей тьмы и убожества.

— Я был самым маленьким и хилым во дворе, и лупили меня все кому не лень. Только голова была большая и все время росла. Представляешь мой ужас: я не рос, хоть тресни, а голова… У меня до десятого класса было прозвище Головастик. — Он усмехнулся и затушил сигарету в пустой консервной банке (пепельницы у некурящей Майи не нашлось).

Школу окончил отнюдь не с медалью, но вполне прилично. Отец к тому времени умер — освободил. Васенька очнулся и совершил очередной подвиг: с первого раза поступил в педагогический, на истфил. Правда, вскоре пришлось перевестись на вечерний: днем подрабатывал на стройке.

— А я гадала, откуда у тебя такие мышцы, — сказала она, посмотрев на его бицепсы. Такие бицепсы она видела, пожалуй, только в кино.

Он хмыкнул.

— Да уж, никаких «качалок» не надо — поиграешь день за днем бадьей с раствором…

— А потом?

— Потом? Дорожка накатанная: комсомол, общественная работа, партия… Короче, неинтересно. «Оттрубил» пару лет в сельской школе, затем поступил на экономический (закончил с отличием). Кандидат наук — впрочем, таких пруд пруди.

— Как же ты начал пить?

Он передернул плечами.

— Не помню. Ни один алкаш не помнит, как он стал алкашом.

— И пример отца не уберег?

— Как видишь. Дело, наверное, не в примере, а в генах.

— А почему ты не женат?

— Не знаю, — хмыкнул директор и снова потянулся к бутылке (Майя мягко, но решительно пресекла его поползновение). — Видимо, ждал тебя.

Вот только этого не хватало, устало подумала она.

И это была единственная стройная мысль, пришедшая в голову, среди бестолковых обрывков, приветов с усмешечкой из сопредельных миров… Там, где за окнами чернела новогодняя ночь, и они были на кухне втроем: он, она и пистолет. Надо признать, до сих пор все развивалось по классическим законам голливудского триллера: главный герой, обвиненный в преступлении (несправедливо, разумеется), находит приют у героини — роковой красотки (впрочем, роковой она становится в конце, пока же — сильно одомашненная хозяйка), она помогает ему доказать его непричастность и найти истинного злодея (обычно это самый близкий друг, который в курсе всего и периодически одалживает обоим деньги). Два варианта финала: либо хеппи-энд, либо…

(Культовый фильм конца восьмидесятых, «Женщина его грез» с Лайзой Минелли. Признание бойфренда вышедшей в тираж, но еще не вошедшей в климакс адвокатессе, которого та два часа экранного времени спасала от электрического стула: «Милая, да ведь это же я тот самый маньяк, убивавший школьниц. Удивительно, как ты до сих пор не просекла… Разве можно в наше время верить незнакомцам на слово? Ну, а теперь, лапочка, закрой глаза и приготовься…»)

Да, но если Гоц не убийца, то как настоящий убийца мог украсть поясок? Как он вообще добрался до наряда Деда Мороза?

Наряд Деда Мороза. Единственная материальная улика, которую нельзя опровергнуть. И которая, однако, никуда не вела и ничего не подтверждала.

Майя взяла бутылку, чтобы школьный директор не смог дотянуться, и тихонечко выскользнула из-за стола. Странно, но Гоц никак не отреагировал на столь вопиющий произвол — он продолжал сидеть в той же позе, с тем же выражением лица, с теми же мрачными мыслями в черепной коробке… С таким лицом и такими мыслями хорошо задавать оппоненту сакраментальный вопрос: «Ты меня уважаешь?» А также совать в живот вышеозначенному оппоненту кухонный нож, ставить закорючку в сунутом под нос протоколе и ожидать, когда же наконец придет вертухай и отправит в камеру. Однако с таким выражением в глазах нельзя хладнокровно накинуть поясок на горло девятилетнего мальчика. И ни за какие коврижки не впрыснуть бензин в замочную скважину (пардон, не бензин, а смесь бензина и этилового спирта).

Майя прокралась к телефону и набрала номер Кузнецовых, попутно взглянув на светящиеся часы, зеленые цифры в темноте. Половина второго ночи, самое время.