— Вам плохо, барышня?

Какой-то прилично одетый господин в темном клетчатом пальто и английском котелке, с тяжелой тростью осторожно, чтобы не напугать, тронул ее за локоть.

— Простите, что обращаюсь к вам. Мне кажется, вы больны. Вам не нужна помощь?

— Нет, нет, — поспешно ответила она. — Все в порядке.

— Вы уверены? Может быть, кликнуть извозчика?

— Я лучше пройдусь. Извините.

И пошла по набережной, не оглядываясь. Разбитной малый с русым чубом, выбивающимся из-под шапки, в распахнутой душегрейке, проходя мимо (видно, хорошо «посидел» в ближайшем кабачке), подмигнул господину с тростью:

— Хороша, а, ваше сиятельство?

— Кто такая, знаешь?

— Как не знать-с. Супруга Вадима Никаноровича Донцова — у него заведение на Васильевском и две гостиницы на Литейном. Уважаемый человек.

— А жена-то «уважаемого человека» одна по вечерам гуляет… Кажется, она из этого дома вышла?

Парень озадаченно почесал в затылке.

— А ведь верно. Что делать-то, Илья Иванович? Проследить?

— Времени нет. Все на местах?

— Все, — лицо парня сделалось серьезным и сосредоточенным. — Начинаем?

Господин с тростью оглянулся вокруг, профессионально отмечая детали: темное окно дома напротив, свет из полуоткрытой двери трактира, пьяный (по виду мастеровой), мирно посапывающий у порога. Праздная парочка — проходит мимо и брезгливо отворачивается, женщина зажимает хорошенький носик и что-то вполголоса говорит спутнику…

— Ждем, — сказал Илья Иванович. — Если дамочка — агент охранки, то Ниловский должен скоро выйти. Не будет же он до завтра сидеть в квартире.

Юрий Дмитриевич тем временем осторожно прикрыл дверь и повернулся к человеку, напряженно дышавшему у него за спиной. Тот судорожным движением просовывал руки в рукава полковничьей шинели. Ниловский рассмеялся и похлопал собеседника по плечу:

— Не умирайте раньше времени, Губанов. Подумайте: вы могли бы сейчас гнить на каторге, кровью бы харкали на болотах. А так — двадцать шагов, и свобода. Ваш формуляр я сжег на ваших глазах…

— Так-то так, господин полковник, — глаза человека косили от страха. — Только… Вы уверены, что нынче они стрелять не станут?

— Они приурочили теракт к расстрелу демонстрантов на Литейном. Ближайшие дни боевики установят за мной наблюдение — вот тут-то вы и будете необходимы, чтобы их обмануть. — Ниловский внезапно рассердился. — Да что вы мнетесь, уважаемый? Захотели в Сибирь — могу устроить. Не выходя из кабинета. Ну?

Он шагнул к телефонному аппарату в глубине комнаты. Собеседник испуганно схватил его за рукав:

— Нет, нет! Я… Я готов.

Ниловский довольно хмыкнул.

— Давно бы так. Значит, договорились. Выходите из подъезда, под фонарем замедляете шаг, позволяете рассмотреть себя со спины. Напротив трактира будет стоять пролетка, кучер в ней — наш человек, ему даны инструкции отвезти вас на конспиративную квартиру. Там вы будете в безопасности. Переодеваетесь, билет до Вены и деньги у вас в кармане. И — все, голубчик. Можете забыть меня, как страшный сон.

— Не обманете? — спросил тот перекошенным ртом.

— Внимание, он вышел.

Зацокали подковы по мостовой. Пролетка медленно двигалась вдоль набережной, равнодушно минуя каменных львов с занесенными мокрым снегом мордами. Человек в шинели полковника, укутанный шарфом по самый нос — так, что лица не распознать, как нарочно, остановился под фонарем, оглянулся на стук копыт — и получил пулю.

Он по-заячьи завизжал, скособочился и, зажимая рану, прыгнул куда-то в сторону… Парень с русым чубом, выругавшись про себя, снова поднял револьвер, посылая в дергающуюся фигуру пулю за пулей, пока та не затихла посреди мостовой. Двое тут же подскочили к трупу. Илья Иванович нетерпеливо перевернул тело на спину, сорвал фуражку и шарф, глянул в мертвые зрачки, в которых навсегда поселился суеверный ужас. И проговорил:

— Это не он.

Двое боевиков смотрели друг на друга, еще не желая верить в провал операции, еще надеясь на чудо…

Улица, до того момента сонная и тихая, вдруг ожила. Раздались полицейские свистки, праздная пара — мужчина и женщина — с пугающей быстротой выхватили револьверы, внезапно оживший «пьяница» бросился к стрелявшему.

— Засада! — крикнул парень с русым чубом, выпуская оставшиеся патроны веером по улице.

Посыпалось разбитое стекло, кто-то завизжал, заржала лошадь, унося прочь мертвого кучера. На террориста навалились сразу несколько человек. Он еще отбивался, кричал что-то отчаянное, потом внезапно рванулся, взмахнул рукой… На мостовой рвануло, раскаленная вспышка опалила всех, разбросала иссеченные человеческие тела.

Прощай, горько подумал Илья Иванович. Он выстрелил в подбежавшего к нему полицейского, опрокинул ударом кулака второго и кинулся в подъезд, в спасительную темноту.

Пуля разнесла ему коленную чашечку, когда он взбегал по лестнице. Он упал, выронив трость и в горячке даже не ощутив боли — лишь досаду на нелепую случайность. Неудача. Третья за истекший период. Илья Иванович поднял глаза и увидел в дверях квартиры того, чью жизнь пришел взять. Шеф охранки, одетый в поношенное пальто, словно какой-нибудь мастеровой или пролетарий с завода, держал в руке именной наган. Ствол еще дымился. Илья Иванович попытался было прицелиться, но глаза отказали — фигура во мраке потеряла четкие очертания, стала растворяться, поплыла… Снизу послышался топот сапог, кто-то крикнул: «Осторожно, ротмистр, он вооружен!»

Модный английский котелок упал с головы и покатился по ступеням. Илья Иванович с трудом сел, прислонившись спиной к стенке, и за секунду до того, как потерять сознание, ткнул стволом револьвера себе под челюсть и нажал на спусковой крючок.

Юрий Дмитриевич мельком взглянул на тело террориста, на жандармов, сгрудившихся вокруг (неровный свет фонаря падал с улицы, из загаженного прошлогодними мухами окна — грязь, запустение, гниль и гибель, гибель…), щелчком выбросил окурок.

— Сколько их было?

— По меньшей мере двое, господин полковник, — отозвался пожилой ротмистр. Он был без фуражки, и волосы на виске были испачканы свежей кровью.

— Вас, кажется, ранило?

— Никак нет, ваше высокоблагородие, задело рикошетом.

— Скольких человек потеряли?

— Троих. Тот, на улице, успел рвануть бомбу из кармана.

— Значит, живым никого не взяли, — констатировал Юрий Дмитриевич, кутаясь в драное пальтецо и ощущая озноб по всему телу. — Плохо, ротмистр. Считайте, что операцию провалили.

Гнев закипал в нем, прорываясь сквозь стиснутые зубы. Он резко развернулся и сказал грубее, чем хотелось:

— Рапорт мне на стол. Нынче же ночью. А сейчас — экипаж и новую шинель. Трупы убрать, и распорядитесь, чтобы вымыли окно и лестницу. — Ниловский поморщился. — Смотреть тошно.

— Вадим Никанорович дома? — спросила Софья, отдавая шубу горничной.

— Еще не прибыли, — ответила горничная серебряным голосочком. — Велели сказать, что задержатся в клубе. Прикажете подавать ужин?

— Не хочу. Зажги везде свет, а то будто в склепе.

— Слушаюсь.

Пусть будет побольше света — она не могла сейчас вынести полумрак, царивший в длинном коридоре и в гостиной с высоким потолком, где добротные кресла в бархатных чехлах, лепнина возле хрустальной люстры, несколько милых безделушек на полке и пара подлинников Дюрера на стене (Вадим непонятно обожал именно Дюрера, особенно его «Искушение святого Фомы», хотя Софья смотреть на это полотно не могла без содрогания) — все казалось зловещим и мрачным… Там, на конспиративной квартире Департамента, тоже было темно, словно у ее хозяина болели глаза.

Софья Павловна присела в кресло, посидела несколько секунд, но тут же вскочила, в каком-то диком исступлении закружила по комнате, по начищенному паркету, сжала ладонями виски… «Я свободна. Свободна, свободна, свободна».

Она вспомнила стрельбу за спиной (она ни разу не оглянулась, лишь ускорила шаг), взрыв бомбы и крики… Мимо пронесся автомобиль с жандармами, кто-то пробежал, дернул ее за рукав и истерично спросил: