Он попытался сесть поудобнее.

— Мне просто не к кому было больше…

— Прекрасно. После всего, что вы натворили…

— Я не убивал, — повторил он устало, внутренне уже сдавшись и ни на что не надеясь.

— Но вы заходили в дом, где живет Артур… Только не врите!

— Заходил, — кивнул Василий Евгеньевич. — Мне обязательно нужно было увидеться с Гришей. И с его отцом. Я только этой мыслью и жил те двое суток, пока меня держали в камере.

— Зачем? Черт возьми, зачем вы все время маячили у нас на виду — то возле магазина, то во дворе? Вы что, следили за нами?

— Следил, — легко признался он. — Только не затем, конечно, чтобы убивать. Мне хотелось только поговорить. Клянусь, просто поговорить, и ничего больше.

— Допустим. Дальше.

Его лицо с крупными чертами вдруг исказилось, будто поплыло.

— Дальше — кошмар. Натуральный кошмар, не дай бог кому пережить… В общем, зашел в подъезд, вижу — сбоку дверь в подвал, открыта, и свет…

— Свет горел?

Гоц снова кивнул.

— Я увидел труп. То есть я еще не знал тогда, что это труп. Подошел, позвал: «Гриша!» А в ответ — смех…

— Не сходите с ума, — строго велела Майя.

— Чтоб мне сдохнуть, — серьезным голосом отозвался Гоц. — В жизни не слышал ничего более жуткого.

— То есть мертвый мальчик засмеялся. Не забудьте рассказать следователю, он тоже посмеется. — Майя вдруг почувствовала прилив ненависти — такой сильной, что красные чертики запрыгали перед глазами. Она покрепче сжала пистолет и закусила губу, уговаривая себя: «Не сейчас, не сейчас, дура, сначала он должен расколоться. Он расколется и выложит все, от начала до конца, и я узнаю… А потом нажму на спусковой крючок».

— Зачем вы взяли Бэтмена?

— Какого еще…

— Бэтмена, — с нажимом повторила она. — Я подарила мальчику игрушку за полчаса перед его гибелью. Он взял ее с собой во двор — наверное, хотел похвастаться перед ребятами. Какое она для вас имела значение?

— Перестаньте! — вдруг заорал Гоц. — Перестань издеваться, мать твою! Хочешь — сдай меня куда следует, хочешь — пристрели, имеешь право… Только не бери на понт, сука! Какой, к хрену, Бэтмен, можешь ты объяснить?!

Он вдруг смолк и без сил прислонился затылком к стене. Взгляд его стал равнодушным, черты лица заострились, и Майя вдруг испугалась, как бы ее пленника не хватил инфаркт.

— Где же вы скрывались все это время? — переменила она тему.

— В каком-то подвале сидел на трубе отопления, — бесцветно сказал Гоц. — Воняло жутко, зато тепло.

— А потом не выдержали?

— И это тоже. Слушайте, дайте водки, в конце концов.

— Обойдетесь.

— Сука, — устало повторил Василий Евгеньевич. — Хоть пистолет опустите, выстрелит ведь ненароком.

Он с видимым усилием поднял правую руку и вытер пот со лба. И Майю вдруг осенило.

— Послушайте, — медленно сказала она. — А вы не…

— Я алкоголик, — равнодушно подтвердил Гоц. — Натуральный алкаш с пятилетним стажем. Теперь довольны?

«Кажется, да, теперь я довольна». Она и вправду неосознанно опустила оружие, почему-то сразу поверив — кому? Убийце! По крайней мере, это объясняло дрожащие пальцы и лоб, мокрый от пота, при том, что в квартире было отнюдь не жарко.

— Как же так? Вы пробовали лечиться?

Он вздохнул.

— Лечиться… Школа, Майя Аркадьевна, наша, советская (или российская — никакой разницы), — это один сплошной стресс, двадцать четыре часа в отделении для буйных. Плюс политическая деятельность, плюс… Ну, это неинтересно. А я всегда снимал стресс одним способом. И жил глупой иллюзией: ну какой из меня пьяница! Пьяницы валяются под забором и жрут денатурат, а я… У меня нет даже зависимости: захочу — и брошу в любой момент.

— Отчего ж не бросили?

— Так я и говорю: иллюзия. Иногда, правда, я брал себя в руки, держался месяц-полтора: садился на кефир с минералкой, отключал телефон, закрывал дверь… Представляете, что это такое при моей должности! А я даже уроки вести не мог — какое-то косноязычие нападало, руки тряслись… Хорошо, дети вроде бы не замечали.

Лика замечала, и не раз, возразила Майя про себя. А возможно, и не только Лика, дети — существа глазастые и безжалостные.

— …Потом входил в колею — верите, даже к бутылке не тянуло. Меня всего распирало от гордости: мол, разговоры об алкогольной зависимости — это для слабаков, если человек сильный, ему раз плюнуть… А потом случайно в компании (вы же знаете, как у нас решаются проблемы) рюмка — одна, не больше, другая… И — запой на неделю, омут, пропасть…

— Но вы все же вели уроки!

— А, надо знать механику. Когда чувствовал: предел, дальше не смогу — выходил на минуту, принимал двести граммов. До обеда обычно хватало. Потом, правда, приходилось добавлять.

Майя нахмурилась.

— Где же вы «принимали»? Ведь не в коридоре! И не в учительской — никто не догадывался о вашем пристрастии… Или догадывался? У вас наверняка было доверенное лицо…

— Еропыч, — кивнул Гоц. — Наш завхоз, старичок-боровичок. У него каморка рядом с черным ходом — там он чаи гоняет.

— Ив тот вечер…

— Ив тот вечер тоже, — кивнул Василий Евгеньевич. — Я ушел пораньше — как я дотерпел до конца представления, понятия не имею. Прошел к Еропычу, у того уже и стакан был наготове: он мою норму хорошо знает. Больше — ни-ни, мне еще за руль…

— Это же ваше алиби! — выкрикнула Майя. — Если завхоз подтвердит…

Гоц равнодушно пожал плечами:

— И что? Все равно я человек конченый.

— С вас снимут подозрение в убийстве, — перебила она, сама ощущая дрожь в пальцах (не алкогольную, разумеется). — Скажите, где вы переоделись в тот вечер?

— Что? — не понял он.

— Где вы оставили костюм Деда Мороза?

— Там же и оставил, у Еропыча. — Глаза школьного директора недобро блеснули. — Теперь вам понятно? Если предположить (я в это не особенно верю, но — вдруг!), что Гриша Кузнецов действительно видел кого-то на третьем этаже, в красной шубе и валенках, — то это был не мой костюм, мой был при мне, а сам я сидел на грязном топчане под лестницей и лакал водку из граненого стакана!

— То есть убийца принес в школу другой костюм, — кивнула Майя. — Ему было заранее известно, что вы будете играть роль…

— Да! — заорал Гоц. — Да, да, да, мать твою! Если бы я оставил костюм на вешалке, без присмотра, и кто-то взял бы его для маскировки (маскарад так маскарад)… Но ведь нет! Он приволок в школу точно такой же — шубу, валенки, бороду, посох… Он где-то (где?!) переоделся, убил охранника, снова переоделся, спрятал костюм. (Опять же: где? Его, кажется, до сих пор не нашли?) Объясните, на кой ляд такие сложности?

— И на кой же ляд? — заинтересованно спросила Майя.

— Чтобы сгноить меня в тюрьме, — торжественно сказал Гоц. — Или в психушке — невелика разница.

— И вы решили, что Сева Бродников — самая вероятная кандидатура…

Василий Евгеньевич выглядел слегка смущенным.

— А кого мне еще подозревать? Романа Ахтарова? И какой у него мог быть мотив? Решил убрать меня с дороги и сам пробиться в школьные директора? Или Анжелику — я вывел ей за четверть тройку по физике? Надо было двойку, да пожалел девчонку. — Он задумался. — Конечно, Бродников не сам — станет он руки пачкать, как же…

— Киллера, что ли, нанял?

— Киллера — вряд ли, — совершенно серьезно ответил Гоц. — Скорее у него должно было быть… как вы выражаетесь, доверенное лицо…

Несколько секунд Майя ошарашенно молчала: вот оно, оказывается, каково это — быть подозреваемой.

— Интересно, — наконец произнесла она. — Значит, вы пришли к выводу, что доверенное лицо — это я? Соседка и наверняка любовница (бедная Чита!). Вот почему вы заявились ко мне: я — слабое звено, стоит пригрозить пистолетом — и выложу все начистоту… Да, но как же Гриша мог нас перепутать? Пусть я (если следовать вашей логике) была в шубе, валенках и с бородой, однако вы гораздо выше и плотнее.

Она холодно улыбнулась.

— И вы не побоялись прийти к убийце?