Свидетельница. Вот оно, ключевое слово.

Остаются два вопроса. Первый: чей шприц разбился возле двери музея. Второй: зачем, черт возьми, убийце нужно было устраивать пожар? Уничтожить улику (трость, с которой ходил Ромушка)? Но к чему такие сложности? И главное, я видела эту трость, прежде чем запереть дверь, — Роман стоял посреди комнаты, возле стеллажей, и растерянно улыбался, а в его правой руке…

— …Я бы сама его убила. Я бы убивала его каждый день вместо завтрака, обеда и ужина. Я мечтала о его смерти с того самого сентября, я даже число запомнила: девятое, мы только-только отучились первую неделю. А на уроках, особенно на математике, я придумывала разные способы, один другого слаще. Самой пристойной идеей была посадить его голой жопой на муравейник с рыжими муравьями — биологичка говорила, будто рыжие муравьи могут загрызть человека до смерти. — Голос, приглушенный и ровный, как патефонная пластинка, возник в гостиной. Келли, должно быть, опять задремала, вернее, впала в некое подобие похмельной нирваны — сладкое ощущение вседозволенности, когда можно блевать на чужой ковер и говорить что на ум взбредет, никто не поругает и не выгонит на улицу. — Ну почему я всегда и везде опаздываю? Я ведь могла убить его тогда, на дискотеке. Если бы мне пришло в голову…

— Келли. — Майя умоляюще опустилась на корточки рядом с диваном и дотронулась до щеки девочки — она была влажная: то ли слезы досады или раскаяния, то ли растаявшая снежинка. — Милая, скажи, ты видела его?

Длинный звонок в дверь.

О, черт! Майя в растерянности похлопала Келли по щеке (никакой реакции), заметалась по квартире, наконец растянула плед и накрыла Лику с головой — вроде неплохо, издалека не разберешь, есть ли тут кто-нибудь. Снова звонок.

Она подскочила к двери, открыла ее и нос к носу столкнулась с Севушкой. Он выглядел угрюмым и невыспавшимся (ну да, вчерашний визит соратников по партии).

— Эта паршивка у тебя? — вместо приветствия осведомился он.

— Рита?

— Не притворяйся. Лика, черт бы ее побрал.

— Эк ты о собственной дочери.

Сева молча отстранил Майю, широким шагом пересек гостиную, оставляя мокрые следы на ковре, подошел к дивану и сдернул с него плед. Никого.

— Ну, признавайся, где ты ее прячешь?

Друг детства, стремительно сатанея, смерчем прошелся по комнате, коридору, кухне и совмещенному санузлу. Потом, секунду поколебавшись, заглянул в шкаф.

— Может, скажешь, что случилось?

Он взглянул на Майю, устало вздохнул и опустился на стул.

— Не понимаю, что с ней творится.

— Переходный возраст, — успокаивающе сказала она.

— Ни черта подобного. Я заметил: с нынешнего сентября она как с цепи сорвалась. До этого была ребенок как ребенок. Я уж и в школу ходил, допрашивал учительницу… Очень хорошая девочка, говорит. Умная, начитанная, эрудированная. Дружит с другими девочками и мальчиками. Награждена пожизненным ношением переходного красного знамени… Хотя я забыл, что красное знамя отменено.

— А почему ты ко мне…

— Соседи насвистели в уши, — пояснил Сева. — Вот, мол, вы приличный человек, депутат, а дочурку-то, лыка не вяжущую, какие-то темные личности волокут в подъезд под белы руки.

Майя, увидев в углу, возле торшера, смятую и грязную Ликину шапочку, осторожно, носочком, отправила ее под диван.

— И часто за ней такое замечалось?

Сева чуточку подумал.

— Да нет, пожалуй. До этого безобразия на вечере она спиртным так сильно не увлекалась.

— Ты заходил к Вере Алексеевне?

— К теще? — Он хихикнул. — Само собой. Изобразил визит вежливости: на самом деле у нас отношения весьма добрые, вопреки массе анекдотов. Но не буду же я спрашивать, не прячет ли она под диваном пьяную внучку. Да и не станет Лика… Короче, я подумал в первую очередь о тебе, уж извини.

Уже на пороге Сева обернулся и неожиданно мягко сказал:

— Если сна появится — сделай одолжение, свистни. Торжественно обещаю, что пальцы ей в дверь совать не буду и горячим утюгом между лопаток водить тоже. Разве что отшлепаю для профилактики. — И ушел, несчастный баловень жизни.

Майя аккуратно прикрыла за ним дверь, прошла в комнату и сказала:

— Вылезай, отбой воздушной тревоги.

Откуда-то снаружи, из снежного месива, вдруг зашуршало, стукнула балконная дверь, и появилась дрожащая Келли, облепленная инеем, словно Снегурочка.

— Бог мой! — испугалась Майя. — Ты жива?

— Н-н-нет, — честно ответила та, лихорадочно пытаясь завернуться в украденное одеяло. — Папк-ка ушшшшелл?

— Ты же слышала.

Лика покачалась из стороны в сторону — маленькое трогательное существо, грустный гном со взъерошенными волосами. Как бы не простудилась, с тревогой подумала Майя.

— Он ни о чем не догадывается, — сказала она. — Он не знает, какой праздник ты сегодня отмечала.

— А если бы знал? — как-то очень по-взрослому отозвалась Келли и хлюпнула покрасневшим носом.

— Вся эта игра… — Артур покачал головой. — Отдает чем-то гнилым, не находишь?

— Зто не игра, — ответила Майя, искоса взглянув на Гришу — «гномик» с независимым видом молча семенил рядом.

Следователь встречал их у дверей школы в компании с новым охранником (тот кивнул Майе как давней знакомой) и милиционером в шинели и шапке-ушанке. Его Майя тоже узнала: всего сутки назад они встречались здесь же, чтобы вместе обнаружить труп в кабинете истории.

Вся честная компания (те, кого Майя сумела обзвонить и кто дал согласие участвовать в «реконструкции») собралась в вестибюле — Лера, Валя Савичева, Лика и Сева Бродников во главе (должно быть, просочился на закрытое мероприятие, воспользовавшись высоким общественным положением).

— Черт меня дернул согласиться, — пробормотал Артур. — Гришка еще ребенок, еще начнет заикаться…

— Он точно будет заикаться и вздрагивать от каждого шороха, если убийца так и останется на свободе, — огрызнулась Майя.

— Ладно, не заводись.

Накануне Майя почти весь вечер провела в обществе телефона, обзванивая и уговаривая участников маскарада — и пришли все, правда, без карнавальных костюмов и с крайне озабоченными лицами, отчего сборище в вестибюле напоминало не новогодний бал, а канувшее в Лету комсомольское собрание.

— Веселый вечерок, — озвучила эту мысль Лера Кузнецова. — Может, хоть музон врубят? Для достоверности.

— Заткнись, — беззлобно пробормотала Келли, мучившаяся головкой после недавнего демарша.

Она заметно нервничала. Собственно, нервничали все, только с разным оттенком: одни боязливо жались к родителям (те стояли отдельной кучкой и сдержанно гудели, точно потревоженный улей), другие, наоборот, демонстрировали полное пренебрежение к готовящемуся действию. (А мне плевать, я ни при чем. Так и запишите в протокол.). Обстановка способствовала: та же темень за окнами, но тогда в ней не было ничего зловещего, наоборот — канун праздника, детское ожидание чуда (рука Романа на талии), Снегурочки, принцы (для каждой Снегурочки — свой), драконы, ведьмы, павлины… И одинокий маленький гном — Майя только сейчас разглядела, что Гриша единственный был одет в новогодний костюм: желтое трико и красный капюшончик меж острых лопаток.

— Не бойся, — тихо сказала она, ласково взлохматив его вихры. — Ну не все же мы преступники.

— Я и не боюсь, — отозвался тот, однако по-прежнему настороженно поглядывая вокруг.

Нового охранника, заменившего на посту убитого Эдика, звали Андреем. Он подмигнул Майе, подошел к Колчину и встал рядом в позе киношного эсэсовца, расставив ноги и затолкав кулаки за ремень.

— Приступим, — произнес Николай Николаевич, выйдя на середину, точно фокусник на арену. — Сейчас мы попытаемся восстановить события вечера двадцать восьмого декабря — приблизительно с того момента, как вы, Василий Евгеньевич (кивок в сторону Гоца), закончили представление и удалились за кулисы. Андрей Стрельцов сыграет роль Эдуарда Безрукова. Вы, ребята, постарайтесь вспомнить и проделать то же самое, что делали на дискотеке.