– А какое отношение ваши правила имеют ко мне? – недобро прищурившись, спросил Пол.

– А такое, что вы не имеете права устанавливать внутристенные кондиционеры. И никто не имеет, – заметила Минди.

– Сделайте для меня исключение.

– Не могу, это незаконно.

– У меня много дорогостоящего компьютерного оборудования, поэтому необходимо поддерживать в помещении определенную температуру.

– Какую? – поинтересовалась Минди.

– Восемнадцать градусов по Цельсию.

– Мне хотелось бы вам помочь, Пол, но я не в силах.

– Сколько это будет стоить?

– Вы предлагаете мне взятку?

– Называйте как хотите, – отмахнулся Пол. – Мне нужны кондиционеры и парковочное место на Вашингтон-Мьюс. Давайте сделаем все для обоюдного удовлетворения сторон. Назовите вашу цену.

– Пол, – медленно произнесла Минди. – Дело не в деньгах.

– Верно, не в деньгах, а в их количестве.

– В вашем мире – возможно, но не в нашем доме, – надменно сказала Минди. – Речь идет о сохранении памятника архитектуры. Не все продается и покупается.

Пол остался бесстрастным.

– Я заплатил за квартиру двадцать миллионов долларов, – спокойно сказал он. – И вы дадите мне разрешение на установку кондиционеров. – Он снова взглянул на часы и встал.

– Не бывать этому, – отрезала Минди.

Пол сделал шаг вперед:

– Тогда война.

У Минди перехватило дыхание. Она знала, что должна была направить Райсам официальное письмо с отказом в установке кондиционеров еще когда они в первый раз представили план ремонта, но ей хотелось увидеться с Полом в приватной обстановке. Но теперь игры, похоже, кончились.

– Вы мне угрожаете? – ледяным тоном спросила она.

– Я никогда не трачу время на угрозы, миссис Гуч, – все так же спокойно ответил Пол. – Я просто констатирую факты. Если вы не дадите разрешения на кондиционеры, будет война, которую выиграю я.

– Ты посмотри, – сказала Инид Мерль на следующий день. – Премьера нового телесериала с Шиффер Даймонд бьет все рекорды популярности, собрав четырехмиллионную зрительскую аудиторию!

– Это много? – спросил Филипп.

– Лучший проект за всю историю кабельных каналов.

– Нини, – поморщился Филипп. – Отчего тебя это так интересует?

– Скажи лучше, отчего тебя это не интересует. Сериал стал настоящим хитом!

– Я читал рецензии, – процедил Филипп, не уточняя, что одна называлась «Шиффер Даймонд[16] сверкает вновь», а другая – «Даймонд навсегда».

– Шиффер – звезда, – торжественно заявила Инид. – Всегда была и всегда такой останется. – Она отложила Variety. – Как бы я хотела...

– Нет, Нини, – перебил ее Филипп, зная, к чему клонит тетушка. – Этого не будет.

– Но Шиффер такая...

– Чудесная? – язвительно подсказал Филипп. Инид обиженно заморгала, и он поспешил добавить: – Я понимаю, ты ее обожаешь, но жить с актрисой невозможно. Разве ты не помнишь?..

– Но ведь вы оба повзрослели, – возразила Инид. – Мне невыносимо думать, что ты...

– Променял ее на Лолу? – договорил Филипп. Перспектива совместной жизни с мисс Фэбрикан выглядела вполне реальной – Лола была влюблена в него как кошка. – Я очень хочу, чтобы вы поближе познакомились. Это для меня действительно важно.

– Посмотрим, – проворчала Инид.

Филипп вернулся к себе. Лола смотрела телевизор, лежа на диване.

– Где ты был? – спросила она.

– Навещал тетю.

– Ты же к ней вчера ходил!

Филипп с трудом сдержал раздражение.

– А кто каждый день звонит матери?

– Так то мама!

Филипп ушел в кабинет и плотно закрыл дверь. Через пару минут он не выдержал, встал из-за стола и выглянул в гостиную:

– Лола! Уменьши, пожалуйста, звук.

– Зачем?

– Я пытаюсь работать.

– Ну и что? – зевнула она.

– Исправленный сценарий нужно сдать через четыре дня. Если я его не закончу, сорвется начало съемок.

– Тоже мне проблема, – фыркнула Лола. – Подождут. Ты – Филипп Окленд, а у них судьба такая – ждать.

– Не будут они ждать, Лола, – терпеливо объяснил Филипп. – Есть такая штука, контракт называется. Это означает быть взрослым и соблюдать обязательства, не подводить, если люди на тебя рассчитывают...

– Тогда пиши, – велела она. – Что тебе мешает?

– Ты, – не сдержался Окленд.

– Я сижу здесь и смотрю телевизор!

– Поэтому я прошу тебя – сделай потише. Я не могу сосредоточиться!

– Почему я должна прекращать делать то, что я делаю, чтобы ты мог заниматься тем, чем хочешь?

– Тем, чем должен, – поправил Филипп.

– Если тебе не хочется что-то делать или стало неинтересно, не надо себя заставлять, – изрекла Лола.

– Мне нужно, чтобы ты выключила телевизор. Или по крайней мере приглуши звук.

– Ну что ты ко мне пристал со своим телевизором?

Филипп сдался и закрыл дверь. Тут же открыл снова.

– У тебя тоже есть работа. Не хочешь сходить в библиотеку?

– Я только что сделала маникюр! И педикюр. – Лола вытянула ножку и пошевелила пальцами, чтобы Филипп полюбовался. – Правда, прелесть? – спросила она капризным голоском маленькой девочки.

Филипп вернулся за свой стол. Телевизор, казалось, работал прямо над ухом. Окленд схватился за голову: как, черт побери, вышло, что Лола водворилась в его квартире, подчинила себе его жизнь, а теперь еще и не дает работать? Ванная завалена ее косметикой. Лола никогда не надевает колпачок на тюбик зубной пасты, не покупает туалетную бумагу. Если пипифакс заканчивается, она пользуется бумажными полотенцами, укоризненно глядя на Филиппа, словно он нарочно усложняет ей жизнь. Каждый день у нее превращается в бесконечную оргию баловства собственной особы: запись к парикмахеру, к массажисту, на тренировки по непонятным азиатским боевым искусствам. Лола объяснила, что это часть подготовки к некоему грядущему великому событию, которое радикально изменит ее жизнь, и ей важно постоянно быть готовой, чтобы хоть сейчас в кадр. А у Окленда не хватало силы духа спровадить ее домой.

– Лола, телевизор ты можешь смотреть и у себя.

– Но твоя квартира гораздо прикольнее моей!

– Ты живешь намного лучше большинства ровесников, – повысил голос Филипп. – Многие вынуждены довольствоваться пригородами Бруклина или Нью-Джерси и каждый день пересекать реку на пароме.

– Чего-о? Я, что ли, в этом виновата? Еще скажи, они из-за меня так живут! При чем тут я? Ерунда какая!

Окленд пытался объяснить ей, что порядочному человеку полагается испытывать чувство неловкости при виде трудностей своего ближнего; это называется «иметь совесть». Однако под давлением Лолы ему пришлось признать, что угрызения совести – удел его поколения. Лола, по ее собственным словам, была дитятей осознанного выбора: родители сами решали, заводить ребенка или нет. Люди старшего поколения, как мать Окленда, такого выбора не имели и вбивали в своих отпрысков чувство вины за то, что те незвано-непрошено явились в этот мир. Можно подумать, дети от сырости заводятся!

Спорить с Лолой было все равно что дискутировать с существом с другой планеты.

Окленд поднялся, открыл дверь и крикнул:

– Лола!

– Слушай, разберись с собой, наконец! – возмутилась она. – Я ничего не сделала! У тебя плохое настроение, потому что сценарий не пишется? Ну так иди и срывайся на ком хочешь, а я не собираюсь терпеть такое отношение! – Лола вскочила.

– Куда ты? – спросил Филипп.

– Отсюда подальше.

– Ну и прекрасно, – сказал он и закрыл дверь. Однако угрызения совести не заставили себя ждать. Лола и вправду не сделала ничего плохого, а почему у него плохое настроение, Окленд не мог понять.

Он открыл дверь. Лола невозмутимо нашаривала ступнями модные балетки на плоской подошве.

– Ты можешь остаться.

– Нет уж, я пойду, – сказала она.

– Когда вернешься?

– Понятия не имею, – бросила Лола и хлопнула дверью.