Вот золото и драгоценные камни, если и они имелись в приобетенных и унаследованных запасах Иоганна Непомука, следовало по-прежнему сохранять — ввиду еще большей устойчивости их ценности, а также и значительнейшей их компактности по сравнению с серебром.

Не было ничего удивительного и в том, что шестнадцатилетний Алоиз остался без места в закрытом или частично прикрытом контрабандистском предприятии, должен был искать лучшей участи — и уехал в Вену.

Однако ряд обстоятельств указывает на то, что дело обстояло не столь просто.

В 1855 году Алоиз Шикльгрубер поступает на службу в королевскую императорскую финансовую инспекцию в Вене.[318]

Этот факт удивителен сам по себе: у восемнадцатилетнего молодого человека нет никакого образования (кроме, вероятно, начального, полученного в нескольких классах деревенской школы — хотя и об этом нет никаких определенных сведений), а квалификация даже настоящего сапожника, а не всего только лишь подмастерья, все равно никак не подходит для финансовой инспекции.

Все биографы Алоиза Шикльгрубера-Гитлера, имея в виду позднейшие годы, неизменно подчеркивали, что он делал карьеру значительно успешнее более образованных коллег — благодаря своим способностям и немалому практическому опыту: «Хотя у Алоиза Шикльгрубера за плечами только начальное образование, он благодаря своим личным качествам, способностям и знаниям делает карьеру быстрее, чем его коллеги со средним образованием».[319]

Но а тут-то, в 1855 году, какой опыт уже мог иметь место?

И главное даже в другом: почему его вообще приняли на такую работу?

Между тем, в последующие годы карьера Алоиза происходит бурными темпами: он постоянно получает повышения и продвижения по службе.

В 1860 году Алоиз Шикльгрубер переведен в город Вельс под Линцем.

В 1861 году — дальнейшее повышение.

В 1862 году его переводят в Заальфельден под Зальцбургом.

В 1864 году — новое повышение и перевод в Линц — на работу в таможенном управлении.[320]

На этом цикл развития как бы завершается: 27-летний Алоиз, обогащенный девятилетним стажем работы и практической учебы на государственной службе, возвращается к деятельности в привычной связке таможенник-контрабандист, но с ее противоположной стороны!

Как же это вообще могло произойти?

Вернемся к пикникам на обочине, которые проводил Алоиз совместно с таможенниками в окрестностях Шпиталя. Чем вообще в принципе могли завершиться такие собеседования?

Нетрудно предположить возможные варианты, исходя из самых общих представлений.

Вариант первый: представителям власти удалось перевербовать мальчика и сделать его своим агентом в преступной среде. Такой вариант хорошо согласуется с многолетним дальнейшим отсутствием Алоиза в родных краях (он должен был опасаться мести за совершенное предательство) и вполне удовлетворительно объясняет мотивы представителей власти уже в Вене, принявших его на службу с учетом прежних заслуг и возможных рекомендаций таможенников с его прежнего места жительства. Однако, в чем же могли заключаться заслуги Алоиза перед таможенниками в Шпитале?

Конкретно на такой вопрос мы не можем дать ответ ввиду дефицита информации, но совершенно очевидно, что это не сопровождалось громкими успехами в действиях таможни: никем ничего не сообщается, чтобы кто-то из родственников Алоиза Шикльгрубера хоть как-то пострадал от действий властей в период, близкий к 1853 году, как это, несомненно, имело место около 1821 года.

Вариант второй, более вероятный: Алоиз не сделался предателем, но полностью информировал свое контрабандистское руководство (наверняка — конкретно Иоганна Непомука) относительно поневоле возникших контактов с властями — и продолжал действовать затем против этих властей в полном согласии с интересами контрабандистов.

Однако долго так продолжаться не могло, и отсюда возникал мотив бегства в Вену — уже не от родственников, а от местных таможенных властей. В этом случае родственники должны были снабдить его определенными средствами, которых ему должно было хватить на первое время самостоятельной жизни. В таком решении было, разумеется, больше смысла, чем в пятнадцатилетних скитаниях его отчима (или родного отца) Георга Хидлера по окрестным горам.

Факт тот, что Алоиз продолжал общаться с родственниками, но не в Шпитале и Вайтре, где он жил с пятилетнего возраста и где продолжали пребывать Иоганн Непомук и его многочисленные родственники, а с родней покойной матери в районе Штронеса и Деллерсхайма, находившихся порядка в двадцати километрах восточнее Шпиталя и дальше от чешской границы.

Мазер, желая подчеркнуть рост самосознания Алоиза Шикльгрубера, цитирует его письмо к одной из родственниц его матери, написанное в 1876 году: «С тех пор, как ты последний раз видела меня 16 лет назад… я очень высоко поднялся»[321] — для нас здесь важно то, что с какими-то родственниками он действительно продолжал общаться в последующие годы, в частности — примерно в 1860 году.

Это исключает возможность прежнего предательства с его стороны и почти автоматического риска мести со стороны контрабандистской мафии — в такой ситуации он должен был бы соблюдать гораздо большую осторожность. В то же время самоизоляция Алоиза именно от Шпиталя заставляет подозревать разрыв контактов с местными родственниками исключительно по мотивам необходимости не привлекать ни к ним, ни к себе самому внимания работников государственных служб.

Однако здесь возникают иные противоречия со здравым смыслом: почему молодой человек, нисколько не заслуживший благоволения властей и не имеющий ни малейшего образовательного ценза, принимается, тем не менее, на государственную службу и делает затем карьеру, постепенно продвигаясь именно к той деятельности, в рамках которой ему уже случилось преуспеть в качестве юного правонарушителя?

Разумеется, читателей, знакомых с «Похождениями бравого солдата Швейка», не должен смущать подобный идиотизм австрийских властей. Но действительно ли адекватно отобразил Ярослав Гашек положение дел в его прежней родной державе? И не является ли запуск щуки в реку в лице молодого контрабандиста, внедренного в таможенную службу, все же чересчур откровенным абсурдом, на какой не должны были быть способны даже самые тупые австрийские чиновники?

Это заставляет подозревать совершенно иной сюжет развития биографии Алоиза, очень напоминающей классические шпионские истории о заблаговременном и долговременном внедрении агента в чужую среду и в чуждый род деятельности — на благо последующих, еще заранее даже не запланированных шпионских операций.

Жутчайший провал, какой, несомненно, произошел в 1821 году, сломав жизни основному молодому руководящему ядру контрабандистского клана, должен был многому научить его уцелевших функционеров. Что бы конкретно ни произошло при этом провале, его логические мотивы совершенно очевидны: вопиющее противоречие действий контрабандистов насущным интересам противостоявших им представителей власти — вплоть, повторяем, до возможного жестокого взаимного кровопролития.

Происшедшее, конечно, отдает юношеским максимализмом и неумным дилетантизмом. Дальнейшие успехи должны были быть связаны исключительно с осмыслением и преодолением допущенного брака в работе.

Несомненно, именно это и было проделано новым главой клана, в которого и выдвинулся, судя по совокупности всех внешних признаков и деталей, Иоганн Непомук Хюттлер.

Общий принцип— живи сам и давай жить другим — не мог не реализоваться в этой новой ситуации.

От примитивных первоначальных шагов — единичного подкупа отдельных таможенных служащих — эффективно налаженная деятельность должна была перейти к вполне законченной системе: организации мощной преступной группировки в составе слившихся государственных служб и нелегальной преступной деятельности — это единственно возможный путь прогресса подобных структур. Но насколько сумел продвинуться сам Иоганн Непомук по такому пути?