Поэтому проще было отпустить Шпеера с миром — как фактически и был вынужден поступить двойник. Но для этого Гитлеру нужно было убедиться в том, что Шпеер действительно ничего не заподозрил — и закрепить впечатление Шпеера о том, что тот имел дело с настоящим Гитлером. Поэтому и произошло в тот же день еще две встречи Шпеера с Гитлером — уже, конечно, настоящим: «Он принял участие еще в двух беседах с Гитлером.
В первой речь зашла о решении Гитлера остаться в Берлине. Хотя фюрер и заявил о своем твердом намерении оставаться в городе, о чем было уже объявлено на всю Германию и на весь мир, Борман и Риббентроп еще пытались переубедить его и изменить решение. /…/ Борман взывал к Шпееру, ища у него помощи, но Шпеер ее не оказал. Вместо этого он откровенно высказался против политики бегства. Если Берлину суждено пасть, сказал он Гитлеру, то, значит, всему пришел конец; и будет более достойно встретить его именно здесь, в столице рейха, а не на «загородной даче» в Оберзальцберге. Возможно, его совет был так же неуместен, как и увещевания Бормана. Гитлер уже принял решение и не было случая, когда он изменил бы свое решение [— каково колоссальное уважение Тревор-Роупера к Гитлеру!]. Твердо и спокойно он еще раз подтвердил, что намерен остаться, затем повторил Шпееру все то, о чем он уже говорил Кейтелю и Йодлю, то есть каким образом он собирается встретиться со смертью. Он не выйдет из Бункера, чтобы умереть, сражаясь на баррикадах: его могут ранить русские и захватить в плен. Он застрелится в Бункере. Но труп его не попадет в руки врага, противник не сможет воспользоваться им в целях пропаганды. Уже сделаны все приготовления, чтобы сжечь его дотла»[521] — Шпееру, таким образом, наряду с Кейтелем и Йодлем, была вменена роль главного свидетеля, которому предстояло подтвердить подлинность предстоящей гибели Гитлера и заверить полное ее соответствие исходным планам фюрера!
«Вторая беседа состоялась в связи с поступившей днем телеграммой Геринга».[522] Тут-то и осуществился заключительный акт политической расправы над Герингом — и явление незванных Риббентропа и Шпеера позволило обставить это дело с максимальной убедительностью.
Еще в ночь на 23 апреля официальные представители Геринга при Ставке — авиационные генералы Экхард Кристиан и Карл Коллер — узнали от Кейтеля и Йодля о решении Гитлера передать власть Герингу. В полдень 23 апреля покинувший Берлин Коллер уже докладывал об этом лично Герингу в Оберзальцберге.
На последнего возлагалась колоссальная ответственность по организации мирных переговоров и прекращению военных действий, но для этого, конечно, было недостаточно личного устного распоряжения главы государства, переданного, к тому же, через цепочку лиц, не имевших на то строго официальных полномочий.
Тертый Герман заподозрил провокацию — и был в этом абсолютно прав! Но он действительно был одним из тех немногих, на кого можно было рассчитывать в серьезной ситуации — и не уклонился от риска и ответственности. Гитлер, несомненно, рассчитывал именно на это.
«Геринг /…/ собрал своих адъютантов и советников и послал за рейхсминистром Ламмерсом, который ведал делами рейхсканцелярии и являлся официальным экспертом в области нацистского права и законодательства. /…/ Геринг почувствовал, что он попал в очень деликатное положение. По декрету он считался преемником Гитлера, и теперь, по сообщению Коллера, фюрер ушел в отставку и передал власть ему, Герингу. С точки зрения законности и правопреемственности все было вроде бы ясно. Геринг послал за жестяной коробкой, откуда извлек текст июньского декрета фюрера от 1941 года. Все согласились с тем, что значение документа не оставляет места никакой двусмысленности и никаким ошибкам. Но как быть с Борманом? Все знали, что заветная мечта Бормана — лишить Геринга права наследия престола, который, по всей видимости, должен был освободиться. /…/ Геринг осторожно стал нащупывать путь среди возможных ловушек. А не мог ли фюрер издать другие указы с 1941 года, спросил он, которые бы отменяли действие июньского декрета? «Нет, — ответил Ламмерс. — Если бы фюрер издал такие указы, то мимо него они никак бы не прошли». На совещании присутствовал и личный помощник Бормана Мюллер[523], но он, по всей вероятности, не поднимал никаких встречных вопросов, которые могли бы вызвать затруднения. Геринг попросил каждого высказать свое мнение. Все были единодушны. Итак, следовало принять к сведению, что сообщение Коллера во всем верно, поэтому Геринг был обязан на законных основаниях взять на себя полноту власти. Геринг предложил послать телеграмму Гитлеру и дополнительные телеграммы Кейтелю, Риббентропу и фон Белову, чтобы последние подтвердили правильность выводов и одобрили принятое решение. Все согласились и с этим. Правда, Ламмерс, Мюллер и оберштурмбанфюрер Франк[524], глава эсесовцев в Оберзальцберге, хотя и согласились, но с некоторыми оговорками.
/…/ Геринг был решительно настроен на открытие мирных переговоров с Западом, как только вся власть окажется в его руках. Он даже заявил о своей готовности лично вылететь на встречу с генералом Эйзенхауэром[525]. /…/ Окончательный вариант телеграммы Гитлеру, казалось, был замечательно сформулирован:
«Мой фюрер!
Согласны ли Вы, чтобы я, учитывая Ваше решение остаться на командном пункте в крепости Берлин, согласно Вашему указу от 27.VI. 1941, немедленно взял бы на себя в качестве Вашего наместника руководство с полной свободой действий как внутри страны, так и за ее пределами? Если до 22.00 от Вас не последует ответа, то я буду считать, что Вы утратили свободу действий и Ваш указ вступил в силу. Тогда только я сочту себя вправе действовать на благо народа и отечества. Мое отношение к Вам в этот тяжелейший час моей жизни Вы знаете, словами его не выразишь. Господь да сохранит Вас и да даст Вам возможность, несмотря ни на что, как можно скорее прибыть сюда.
Ваш верный Герман Геринг»
Соответствующие телеграммы — объяснительные, дополнительные, примиренческие — были посланы Кейтелю, Риббентропу и фон Белову»[526] — последний был адъютантом Гитлера от Военно-воздушных сил.
Интересно, однако, что Геринг, в отличие от Шпеера и Риббентропа, не явился в Берлин, хотя это гарантированно защитило бы его от обвинения в попытке узурпации власти; до такой степени он, похоже, не был готов рисковать!
Постарался теперь держаться подальше от Берлина и Гиммлер.
Похоже на то, что оба они либо все-таки не полностью придерживались внутренней лояльности по отношению к Гитлеру, либо, что более вероятно, вовсе не были уверены в такой его лояльности по отношению к ним самим. Хотя оба, напоминаем, виделись с Гитлером совсем недавно — 20 апреля, в день его рождения.
И действительно, что произошло бы, если бы Геринг или Гиммлер, а не только Шпеер и Риббентроп заявились 23 апреля в Берлин к Гитлеру?
Ответа на этот вопрос никто не знает, но хорошо известно то, что группенфюрер СС Герман Фегелейн — официальный представитель Гиммлера при ставке Гитлера, женатый к тому же на сестре Евы Браун, поплатился жизнью именно за подобный визит.
22 апреля Фегелейн фактически присутствовал на совещании в Бункере, где Гитлер провозгласил свою волю — он находился в смежном помещении.[527] Затем Фегелейн информировал о происходящем Гиммлера по телефону, а сам выехал из Берлина.[528]
