— Вперед, — скомандовал старик.

— Нет, — сказал молодой гольфист, — если не возражаете, я пойду с вами.

Старик кивнул, изготовился и запустил свой мяч в темноту. Дальше они двинулись в полном молчании.

Наконец парень, который вглядывался в подступившую ночь, признался:

— Впервые вижу, чтобы так играли. А кто эти люди, что их сюда привело? Кстати, вы-то сами кто? И последний вопрос: за каким чертом меня сюда принесло? Я тут ни пришей, ни пристегни.

— Пожалуй, — согласился старик. — Но со временем возможны перемены.

— Со временем? — переспросил парень. — Если я здесь лишний, какие могут быть перемены?

Шагая вперед, старик смотрел перед собой и больше не косился на своего молодого спутника.

— Зелен ты еще, — проговорил он. — Сколько тебе?

— Тридцатник, — ответил парень.

— Мальчишка совсем. Погоди, разменяешь десяток шестой-седьмой, тогда, может статься, и ты созреешь для партии в ночной гольф.

— У вас это так называется — «ночной гольф»?

— Именно так, — подтвердил старик. — Бывает, игроки тут появляются совсем поздно, часов в семь, а то и в восемь: просто возникает потребность сделать удар, пройтись, еще раз ударить — и так, пока сил хватит.

— А как вы узнаете, что созрели для ночного гольфа?

— Видишь ли, — пустился в объяснения старик, неторопливо шагая вперед, — мы, все как один, вдовцы. Нет, конечно, не в прямом смысле. Есть такое выражение: «вдова гольфиста» — так называют женщину, которая сидит дома, пока ее муж все воскресные дни, с утра до вечера, пропадает в гольф-клубе, а порой еще и субботу прихватывает, и среди недели норовит урвать вечерок: это дело так затягивает, что удержаться невозможно. Человек превращается в гольф-робота, а жена не может взять в толк, куда подевался ее муж. Ну а в нашем случае речь идет о вдовцах: жены сидят по домам, но дома эти холодны, никто не разжигает камин, обед готовится через пень-колоду, половина кровати пуста. Вдовцы.

Молодой человек переспросил:

— Вдовцы? Ничего не понимаю. Разве кто-то умер?

— Никто, — ответил старик. — Когда про женщину говорят «вдова гольфиста», это означает, что она сидит дома, пока муж играет в гольф. А я тебе толкую о «вдовцах-гольфистах», то бишь о тех, кто сбегает из дому, чтобы побыть вдовцами.

Немного поразмыслив, парень уточнил:

— Но ведь дома их кто-то ждет? В каждом доме есть женщина, верно?

— А как же, — подтвердил старик. — В каждом доме. В каждом доме. Да вот только…

— Что «только»? — поторопил молодой.

— Ты посмотри на это с другой точки зрения, — на ходу продолжал старик, вглядываясь в поле ночного гольфа. — Есть же какая-то причина, которая в сумерках гонит нас сюда, на фервей. Может, дома не с кем словом перемолвиться, а может, слова сыплются градом. Постельные разговоры затягиваются до бесконечности — а может, пресекаются на корню. В доме целый выводок детей, или всего один ребенок, или вовсе пусто. Повод всегда найдется. У кого денег куры не клюют, у кого хоть шаром покати. Как бы там ни было, этим одиночкам, которых ты здесь видишь, вдруг пришло в голову, что есть неплохое место, куда можно податься на закате дня, и место это — поле для гольфа: играй себе, сколько душе угодно, бей по мячу и отправляйся его искать, пока совсем не стемнело.

— Все ясно, — сказал парень.

— Так уж и все.

— Будьте уверены, — подтвердил парень. — Я вас понял. Прекрасно понял. Только не думаю, что меня самого когда-нибудь еще потянет сюда на закате дня.

Покосившись на него, старик кивнул:

— Похоже, ты прав. Если такое и случится, то не скоро. Годков этак через двадцать-тридцать. Слишком у тебя ровный загар, слишком пружинистая походка, и сам ты сейчас на коне — сразу видно. Приезжай-ка ты сюда в полдень, сыграешь настоящий форсом. А ночной гольф подождет.

— В потемках ноги моей здесь больше не будет, — сказал парень. — Это все не про меня.

— Будем надеяться, — ответил старик.

— Вот увидите, — сказал молодой. — Ладно, с меня хватит, дальше не пойду. Похоже, зафигачил мяч в самую темноту — рыскать тут без толку.

— И то верно, — заметил старик.

И они повернули обратно сквозь туманную мглу, неслышно ступая по траве.

Позади все так же двигались в разных направлениях одинокие игроки.

Возле здания гольф-клуба молодой человек посмотрел на старого, который казался совсем древним, а старый посмотрел на молодого, показавшегося совсем юным.

— И все же, на тот случай, если вернешься, — заговорил старик, — то есть если вернешься в сумерках, если надумаешь сыграть партию, которую начнешь с тремя другими игроками, а закончишь в одиночку, должен тебя кое о чем предупредить.

— О чем, интересно?

— Есть выражение, которое ни под каким видом нельзя произносить в разговорах с теми, кто бродит по вечерней траве.

— И какое это выражение?

— Семейная жизнь, — прошептал старик.

На прощание он пожал парню руку, повесил на плечо свою сумку с клюшками и ушел.

Вдали, над полем для ночного гольфа, сгустилась непроглядная тьма, и припозднившихся игроков было уже не видно.

Загорелый, ясноглазый парень развернулся, дошел до стоянки, сел в машину и нажал на газ.

— Есть такие люди, которые в принципе не способны пойти на убийство, — заявил мистер Бентли.

— Например? — спросил мистер Хилл.

— Например, я сам, а также множество мне подобных.

— Чепуха!

— Чепуха?

— Вы не расслышали? Любой человек способен на убийство. В том числе и вы.

— Да зачем мне это? Меня все устраивает: прекрасная жена, хорошая работа, безбедная жизнь — с какой стати мне кого-то убивать? — возразил мистер Бентли.

— А я смог бы вас толкнуть на убийство.

— Напрасно вы так думаете.

— Запросто.

Мистер Хилл задумчиво обвел глазами квартал небольшого городка, утопающего в зелени.

— Если у человека нет таких наклонностей, никто не сделает из него убийцу.

— А я сделаю.

— Не может быть!

— Сколько вы готовы поставить?

— Никогда в жизни не спорил на деньги. Не имею такой привычки.

— Черт возьми, есть же такая вещь, как джентльменское пари, — сказал мистер Хилл. — Ставка — один доллар. От доллара до десяти центов. Слушайте, неужели трудно поставить гривенник, а? Да будь вы хоть трижды шотландцем, да еще сомневающимся в своей теории. Разве вам жалко десяти центов, чтобы доказать свою неспособность к убийству?

— Странно вы шутите.

— Мы с вами оба шутим — и оба не шутим. А доказать я хочу лишь то, что вы ничем не отличаетесь от прочих. У вас есть встроенная кнопка. Если я сумею отыскать ее и нажать — вы пойдете на убийство.

Мистер Бентли непринужденно рассмеялся, обрезал кончик сигары, пожевал ее безмятежными пухлыми губами и откинулся назад в кресле-качалке. Пошарив в расстегнутом кармане жилета, он выудил десятицентовик и положил на стойку перил.

— Так и быть, — сказал он и, поразмыслив, вытащил еще одну монету. — Ставлю двадцать центов за то, что я не убийца. И как же вы собираетесь доказать обратное? — Он хмыкнул и удовлетворенно прикрыл глаза. — Сколько лет прикажете ждать у моря погоды?

— А мы с вами установим срок.

— Неужели? — Бентли хохотнул.

— Разумеется. В течение одного месяца, считая от сегодняшнего дня, вы пойдете на убийство.

— В течение месяца, говорите? Ну-ну! — И он рассмеялся: такое предсказание не лезло ни в какие ворота.

Успокоившись, он оттопырил языком щеку.

— Сегодня у нас первое августа, верно? Стало быть, первого сентября заплатите мне доллар.

— Нет, это вы заплатите мне двадцать центов.

— А вы упрямы, как я погляжу.

— Вы меня еще не знаете.

Стоял ясный вечер на исходе лета: дул прохладный ветерок, комары не докучали, две сигары горели ровно, а поодаль, в кухне, звякала посуда, которую жена мистера Бентли опускала в мыльную пену. Горожане выходили на открытые веранды подышать свежим воздухом и приветливо кивали друг другу.