— А где наши тапочки? — вспомнил он.

— Сейчас принесу.

Она сходила за тапочками. Сунув ноги в приятно-прохладный войлок, оба выдохнули:

— Уффф!

— А что это ты до сих пор в пиджаке и жилете?

— И в самом деле. Новая одежда — как латы.

Он выбрался из пиджака, а через пару минут освободился и от жилетки. Кресла слегка поскрипывали. Через некоторое время она сказала:

— Надо же, четыре часа.

— Время-то как пролетело. Не поздновато ли выходить?

— Совсем поздно. Давай-ка лучше отдохнем. А к вечеру вызовем такси и съездим куда-нибудь поужинать.

— Элма… — Он облизал губы.

— Что?

— Забыл. — Его глаза обшарили стенку. — Надену, пожалуй, махровый халат, — решил он минут через пять. — Я мигом соберусь, когда нужно будет выходить. Закажем на ужин мясное филе, самую большую порцию.

— Правильно мыслишь, — согласилась она. — Джон?

— Ну говори. Что ты хочешь сказать?

Она взглянула на новые туфли, брошенные на пол. Ей вспомнились легкое поглаживание по щиколотке, ласковое прикосновение к каждому пальчику.

— Нет, ничего.

Слух каждого ловил сердцебиение другого. Кутаясь в махровые халаты, они тихо вздыхали.

— Что-то я подустала. Самую малость, понимаешь, — сказала она, — совсем чуть-чуть.

— Ничего удивительного. День-то какой выдался.

— Не бегать же нам сломя голову, правильно?

— Конечно, надо себя поберечь. Годы-то уже не те.

— Вот-вот.

— Я и сам немного утомился, — бросил он как бы невзначай.

— А что, если… — она посмотрела на каминные часы, — что, если мы вечерком перекусим дома, чем бог послал? В ресторан ведь можно и завтра.

— Дельное предложение, — сказал он. — Тем более что я не так уж голоден.

— Как ни странно, я тоже.

— Но в кино-то сходим?

— А как же!

В потемках они, как мыши, подкрепились сыром и залежалыми крекерами.

Семь часов.

— Знаешь, — произнес он, — меня как будто подташнивает.

— Да что ты?

— И спина разболелась.

— Давай помассирую.

— Спасибо, Элма. Золотые у тебя руки. Любому массажисту сто очков вперед дашь: не слишком сильно, не слишком слабо, а именно так, как нужно.

— Ступни прямо горят, — пожаловалась она. Боюсь, не дойду я сегодня до кинотеатра.

— Ничего, в другой раз, — сказал он.

— Я вот что думаю: сыр-то у нас не испортился? Изжога разыгралась.

— Ага, ты тоже заметила?

Каждый покосился на тумбочку с лекарствами. Семь тридцать. Семь сорок пять.

— Почти восемь.

— Джон!

— Элма!

Они заговорили одновременно. И от неожиданности рассмеялись.

— Ну, что ты хотел?

— Нет, давай ты.

— Нет, ты первый.

Оба помолчали, слушая тиканье часов и глядя на стрелки; сердцебиение участилось. Лица побледнели.

— Плесну-ка себе мятного сиропа, — сказал мистер Александер. — От желудка помогает.

— А потом ложечку мне передай.

В потемках они причмокивали губами, довольствуясь тусклым светом единственной лампочки. Тик-так, тик-так, тик-так. На дорожке перед домом послышались шаги. Кто-то поднялся на крыльцо. Зазвонил звонок. Они оба замерли.

В дверь снова позвонили. Хозяева затаились в тишине.

Звонок принимался дребезжать шесть раз.

— Не будем открывать, — дружно решили муж с женой и, вздрогнув от очередного звонка, охнули.

Они смотрели друг на друга в упор и не двигались.

— Вряд ли это что-нибудь серьезное.

— Разумеется, ничего серьезного. Начнутся пустые разговоры, а нам отдыхать нужно.

— Вот именно, — подтвердила она.

Звонок не унимался.

Под очередную трель мистер Александер принял еще одну ложечку мятного сиропа. Его жена налила себе воды и проглотила белую пилюлю.

Звонок сердито взвизгнул и умолк.

— Пойду гляну, — шепнул мистер Александер. — Из окошка в холле.

Оставив жену, он вышел. Тем временем Сэмюел Сполдинг повернулся спиной и уже начал спускаться по ступенькам. Мистер Александер не смог припомнить его лица.

Из окна гостиной тайком смотрела миссис Александер. У нее на глазах с тротуара свернула ее приятельница по клубу «Наперсток», которая столкнулась на дорожке с незадачливым посетителем, сошедшим с крыльца. Эти двое остановились. В тишине весенних сумерек зазвучали приглушенные голоса.

Разговор явно касался хозяев: гости окинули взглядом дом.

Вдруг они расхохотались.

И еще раз посмотрели на темные окна.

Не солоно хлебавши мужчина с женщиной вышли на тротуар; смеясь, переговариваясь и качая головами, они шагали под освещенными луной деревьями, пока не скрылись из виду.

Вернувшись в комнату, мистер Александер обнаружил, что жена уже приготовила тазик с теплой водой, чтобы они вместе могли попарить ноги. Кроме того, она принесла запасной пузырек арники. Муж слышал, как из крана течет вода. Выйдя из ванной, жена распространяла вокруг себя запах мыла, а не терпкий аромат вербены.

Они опустили ноги в тазик.

— Сдать, что ли, билеты на субботний спектакль? — задумался мистер Александер. — И приглашения на пикник тоже. До выходных еще дожить надо.

— И то верно, — сказала жена.

Казалось, весенний день канул в прошлое миллион лет назад.

— Интересно, кто это приходил? — спросила она.

— Понятия не имею, — ответил он, потянувшись за мятным сиропом. И немного отпил. — Не перекинуться ли нам в очко, хозяюшка?

Едва заметным движением миссис Александер сменила позу.

— Отчего ж не перекинуться? — сказала она.

Звали его Эндрю Рудольф Джеральд Весалиус, и был он гением от бога: писал философские трактаты, занимался статистикой, создавал оперы в духе великих итальянцев, сочинял любовную лирику и немецкие баллады, проповедовал веданту, входил во властные структуры округа Санта-Барбара и вообще умел быть верным другом.

В последнее трудно поверить, тем более что в то время, когда мы с ним познакомились, я был гол как сокол — кропал примитивную фантастику и получал по два цента за слово.

Но Джеральд — да простится мне такая фамильярность — сам на меня вышел и поведал всем знакомым, что я способен видеть будущее, а потому заслуживаю внимания.

Он меня обучил полезным навыкам и стал брать с собой на встречи с родственниками Эйнштейна, Юнга и Фрейда.

Не один год я конспектировал его выступления, сидел с ним за чашкой чая в обществе Олдоса Хаксли и в немом благоговении сопровождал Кристофера Ишервуда, когда тот посещал художественные выставки.

И вдруг Весалиус исчез.

То есть близко к тому. Поговаривали, будто он делал заметки для романа о летающих тарелках, которые зависали над тележкой продавца хот-догов в Паломаре — и вдруг как сквозь землю провалился.

Я установил, что он больше не выступает с проповедями в храме веданты, а обретается не то в Париже, не то в Риме; все сроки сдачи романа давно прошли.

Сто раз я пытался дозвониться ему домой, в Малибу.

В конце концов его секретарь, Уильям Хопкинс Блэр, проговорился, что Джеральд слег от какой-то неизвестной болезни.

Тогда я спросил, нельзя ли проведать моего доброго друга. Блэр бросил трубку.

Я набрал номер еще раз, и Блэр рявкнул, что Весалиус больше не желает меня знать.

Ошарашенный, я пытался сообразить, как просить прощения за свои грехи, о которых не ведал ни сном ни духом.

Как-то в полночь у меня дома зазвонил телефон. Чей-то голос выкрикнул одно-единственное слово:

— Помоги!

— Что-что? — не понял я.

В ответ повторился тот же крик:

— Помоги!

— Весалиус? — Я не верил своим ушам.

Последовала долгая пауза.

— Это ведь ты, Джеральд?

Молчание, потом приглушенные голоса — и короткие гудки.

Сжимая в руке телефонную трубку, я почувствовал, как на глаза навернулись слезы: это и впрямь был Весалиус. После многомесячного отсутствия он кричал откуда-то из небытия: видно, ему грозила неведомая мне опасность.