Этот мир необъятен, как снежная гора. Печет солнце; огромная красная рука подхватывает тебя за ноги, а другая хлопает по спине, чтобы ты закричал.

Рядом лежит женщина. У нее на лбу поблескивают бусинки пота, а воздух напоен ликованием и ощущением чуда, свершившегося в этом пространстве, в этом мире. Болтаясь вверх ногами, ты издаешь крик, и тогда тебя переворачивают головой кверху, обнимают и прикладывают к груди.

Слегка оголодав, ты забываешь нужные слова и вообще забываешь обо всем на свете. Над тобой звучит ее шепот:

— Мой родной малыш, я назову тебя в его честь. В его… честь…

Эти слова — ничто. Было время — ты боялся чего-то страшного, черного, а нынче, в тепле, все страхи забыты. Твои губы хотят произнести какое-то имя, ты и сам не прочь бы его выговорить, хотя понятия не имеешь, с чем оно связано, но вместо этого у тебя вырывается счастливый крик. А то слово исчезает, расплывается, в голове затихает призрак смеха.

— Ким! Ким! О Ким!

Город Памятный, штат Огайо [5]

Они бежали сквозь пыльную завесу по городской улочке, отбрасывая черные, опаленные солнцем тени.

На бегу они придерживались за колья изгороди. Хватались за стволы деревьев. Цеплялись за кусты сирени, которые не могли служить опорой, а потому их обоих качало, но они, поддерживая друг друга, бежали дальше, поминутно оглядываясь. Внезапно пустая улица обрела четкие контуры и понеслась им навстречу. Они ахнули и закружились в неуклюжем танце.

А потом они заметили то, что им было нужно, и завопили от радости, как путники, которым в полуденный зной привиделся мираж — сказочный остров, сулящий прохладный бриз и ручьи от давно растаявших снегов.

Перед ними стоял сливочно-белый особняк с увитым виноградными лозами крыльцом, похожим на беседку, где жужжали пчелы в золотистых кафтанчиках.

— Дом, — сказала женщина. — Здесь и укроемся.

Он удивленно заморгал, глядя на нее.

— Не понимаю…

Тем не менее они помогли друг другу подняться по ступенькам и уселись прямо на скамью, подвешенную на цепях, — ни дать ни взять, специально для них придуманные весы, грозившие рухнуть под их общей тяжестью.

В течение долгого времени единственным движением был ход этих качелей, движущихся в никуда, — а на них, как птицы на жердочке, примостились две человеческие фигурки. Улица раскатала свой горячий рулон пыли, на котором не было ни следов ног, ни отпечатков автомобильных шин. Временами, налетая невесть откуда, по самой середине улицы проносился ветер, стелившийся под прохладными зелеными деревьями. А дальше все запеклось твердой коростой. Надумай кто-нибудь взбежать на первое попавшееся крыльцо, поплевать на застекленную дверь и оттереть присохшую грязь, чтобы заглянуть внутрь, он бы увидел человеческие тела, разбросанные на голых досках пола, лишенного ковров. Но ни взбежать, ни поплевать, ни присмотреться охотников не было.

— Ш-ш-ш, — прошептала женщина.

На их неподвижных лицах играли солнечные блики, трепетные, словно крылышки колибри.

— Слышишь?

Где-то вдалеке послышался невнятный гомон удаляющихся голосов. Забулькала, завыла сирена, потом умолкла. Опустилась пыль. Звуки мира замерли в ленивой истоме.

Женщина посмотрела на мужа, сидящего рядом, и спросила:

— Нас не поймают? Мы ведь сбежали, мы на свободе, правда?

Он едва кивнул. Ему было лет тридцать пять; его раскрасневшееся лицо заросло щетиной. Из-за розовой сеточки глазных сосудов он казался совсем багровым и каким-то уязвимым. Он часто признавался ей, что у него внутри вырос огромный волосяной ком, мешающий говорить и даже дышать на жаре. Для них обоих панический страх стал делом житейским, обычным состоянием. Упади ему на руку дождевая капля с ясного неба, он перепугался бы до смерти и сбежал без оглядки.

Она облизнула губы.

Это легкое движение вызвало у него досаду. Ее безмятежность действовала ему на нервы.

Она рискнула опять заговорить:

— Приятно тут сидеть.

От его кивка качели дрогнули.

— Сейчас миссис Хейдекер выйдет — с полной корзиной клубники, — сказала она.

Он нахмурился.

— Прямо с грядки, — добавила она.

Виноградная лоза мирно зеленела над прохладным тенистым крыльцом. Беглецы чувствовали себя как дети, спрятавшиеся от родителей.

Солнечный луч высветил подвешенный на перилах цветочный горшок и покрытые светлыми волосками стебли герани. Мужчине это зрелище напомнило голые ноги, запутавшиеся в кальсонах.

Женщина вскочила и пошла проверять исправность дверного звонка.

— Не смей! — сказал он.

Но было слишком поздно: ее большой палец уже давил на кнопку.

— Не работает, — сказала она, зажала рот ладонью и глухо продолжила: — Вот дуреха! В собственную дверь звоню. Посмотреть, как сама себе открою, что ли?

— Отойди, — сказал он, поднимаясь. — А то наделаешь дел.

Не в силах удержаться, она тайком подергала дверную ручку.

— Не заперто! Надо же — мы всегда запирали!

— Не трожь!

— Я не собираюсь туда ломиться. — Приподнявшись на цыпочки, она провела пальцами по верхней притолоке. — Ключей-то нет, вот какая штука. Кто-то спер ключи, вошел и — голову даю на отсечение — обчистил весь дом. Нас слишком долго не было.

— Нас не было всего час.

— Не выдумывай, — сказала она. — Ты же знаешь, не один месяц прошел. Нет… что я? Годы пролетели.

— Всего один час, — сказал он. — Да ты присядь.

— Долгонько мы разъезжали. В самом деле, надо присесть, — сказала она, все еще держась за дверную ручку. — Хоть в себя прийти, что ли, а уж потом маму звать: «Мама, мы тут!» Интересно, где Бенджамин шастает? Умный пес.

— Его больше нет, — сказал мужчина, позабыв уговор. — Подох десять лет назад.

— Ах… — Отпрянув, она перешла на шепот: — Верно…

Она оглядела дверь, крыльцо и городскую улицу.

— Что-то здесь не так. А что — не пойму. Но подвох есть!

Тишину нарушало только скворчанье — это солнце поджаривало небеса.

— Какой это штат — Калифорния или Огайо? — спросила она, повернувшись наконец к нему лицом.

— Оставь дверь в покое! — потребовал он, хватая ее за руку. — Это Калифорния.

— А откуда тут взялся наш город? — возмутилась она, тяжело дыша. — Ведь он раньше был в Огайо!

— Скажи спасибо, что мы на него набрели! Не умничай!

— А может, и вправду Огайо. Может, мы никогда и не уезжали на Запад.

— Это, — повторил он, — Калифорния.

— Город-то как называется?

— Холодная Вода.

— А ты откуда знаешь?

— Уж больно жарко. Холодная Вода, как же еще?

— Ты уверен, что это не Благодатная Долина? Не Тенистый Водопад?

— В такую жару одно лучше другого.

— Может, это город Штормовой в штате Небраска? — с улыбкой сказала она. — Или Клык Дьявола в штате Айдахо. Или Кипящие Пески в Монтане.

— Назови лучше что-нибудь прохладное, — сказал он.

— Мятная Ива, Иллинойс.

— Ох, — выдохнул он, закрыв глаза.

— Снежная Гора, Миссури.

— Все может быть, — сказал он, подтолкнув висячую скамью, которая закачалась туда-сюда.

— А я знаю самый лучший город, — сказала она. — Город Памятный. Вот мы где. Город Памятный, штат Огайо.

Его молчание, улыбка и довольные глаза, прикрывающиеся в такт движению качелей, подтвердили, что именно туда их и занесло.

— Нас тут не поймают? — Ее охватил внезапный испуг.

— Не поймают, если затихаримся и не будем высовываться.

— Ох, — простонала она.

Потому что в дальнем конце улицы под лучами яркого солнца неожиданно показалась кучка людей, поднимающих пыль, как от вентилятора.

— Вон они! Что мы такого сделали, почему за нами гонятся? Мы что, грабители, Том, или воры, или душегубы?

— Нет, но они все равно следили за нами и преследовали до Огайо.

— Ты ведь, кажется, сказал, что это Калифорния?

Он закинул голову назад и уставился в раскаленное небо, сказав: