Дженкинс поручил свою лошадь заботам мальчика и отправился через поле с письмом. Приблизившись, он сумел разглядеть, что у человека в руках какая-то бумага, в которую тот смотрел с растерянным видом, — «а еще он все время говорил сам с собой, веришь ли, самый верный признак, джентльмены, хуже и придумать-то нельзя». Некоторое время Дженкинс колебался, понимая, насколько неучтиво прерывать чужое уединение, но в конце концов был вынужден исполнять приказ хозяина.

— Итак, молодой человек, чего ты хочешь? Ты уж вот полчаса как смотришь на меня.

— Я разыскиваю полковника Хоупа, сэр. — Он помахал в воздухе письмом и добавил, стремясь смягчить возможное недовольство занятого своими делами джентльмена: — У меня тут письмо к нему от его старого друга судьи Хардинга.

— Ну и?..

— Мальчишка там… с пуговицами… он сказал мне, будто вы и есть полковник Хоуп, сэр.

— И?..

— Должно быть, он ошибся, сэр, потому как теперь-то я вас разглядел и уж точно знаю, что вы не полковник Хоуп.

— Дай-ка мне взглянуть на письмо.

Судья явно не поскупился написать все титулы полковника Хоупа на бумаге. Хоуп долю мгновенья изучал их, затем вскрыл письмо и прочел его, а затем взглянул на Дженкинса, при этом лицо полковника, которое до сих пор отражало лишь крайнюю степень раздражения, необычайно изменилось. Он улыбнулся настолько добродушно, что Дженкинс просто вынужден был улыбнуться в ответ.

— Тебя зовут…

— Дженкинс, сэр.

— Дженкинс. Это письмо не для меня. Это для моего брата. Я помню, он рассказывал мне о твоем господине. Меня зовут Чарльз Хоуп, а не Александр, я член парламента от Дамфрисшира, а не от Линлитгошира. Но буду весьма рад нанести визит джентльмену. На самом деле это вполне согласуется с моими дальнейшими планами. Не сообщишь ли ты ему об этом? Я весьма занят некоторыми мыслями, и мне бы не очень хотелось возвращаться в эту… — короткая заминка, по мнению Дженкинса имевшая весьма глубокий смысл, — этот постоялый двор. Мы, путешествующие по Озерному краю, ты знаешь, — он сделал жест рукой, точно желая обнять весь пейзаж и одновременно отвесить поклон или же завязать знакомство, — счастливейшие люди, даже если жить приходится в деревенском доме. Природа, Дженкинс, величайшая сила, и чем смиренней мы сами перед ней, тем более мы можем оценить ее волшебство.

— У нас в Уэльсе тоже есть высокие горы, — заметил Дженкинс.

— Я буду в Кесвике завтра.

— Благодарю вас, сэр… а как ваш брат, сэр? Судья Хардинг спустит меня с лестницы, если я не разузнаю все про него.

— Последний раз, когда я получал сообщение от Александра, он был в Вене. Полагаю, он предпочитает заграницу родному дому. Но в нашем семействе эпистолярный жанр не в фаворе: катастрофически не хватает времени писать письма, Дженкинс. Во всяком случае, родственникам.

— Эпистолярный жанр, это мне знакомо, — заметил Дженкинс. — Из судьи латынь так и лезет.

— Несомненно. Всего тебе хорошего.

— Я отвезу письмо обратно?

— В том нет никакой необходимости.

«Так я его и оставил, на берегу озера, с двумя письмами, — докладывал Дженкинс своей внимательной аудитории, о которой долгое время только мечтал, — в каждой руке по письму, смекаешь? Точно статуя правосудия с весами. И еще я знал, — Господь мне свидетель, — что довелось мне встретить человека, душа которого бродит во тьме».

Письмо Ньютона не оставило ему ни малейшего выбора. Ему придется вернуться в Кесвик. У него не было никакого намерения наносить визит судье Хардингу и ввязываться в рискованное противостояние с Ньютоном, откладывая свою поездку хотя бы на день, чтобы дать Хардингу возможность сделать дальнейший ход.

У него оставался еще один день с Мэри.

И все же он провел день, избегая ее, а она — его. Прослышав об их возвращении, явился преподобный Николсон и тут же был приглашен на рыбалку, на которой они провели вторую половину дня, не без успеха наловив форели. Кроме того, полковник пригласил его съездить за компанию в Кесвик следующим утром…

Мэри обнаружила некоторые погрешности в управлении гостиницей, допущенные в ее отсутствие. И она с воодушевлением занялась устранением недостатков, а затем, словно войдя в азарт, принялась чистить и мыть весь дом и гостиницу, несмотря на все протесты миссис Робинсон, которая недвусмысленно заявила, что такими вещами не подобает заниматься истинной леди… так что время, когда ей приходилось мыть и убирать, миновало. Однако стоило Мэри лишь на минутку остановиться, как страх и ужас захлестывал ее, грозя перерасти в панику…

На радость миссис Робинсон, посетителей в тот вечер в гостинице не было. Мать боялась, что Мэри по старой привычке примется прислуживать им. Она и ее муж испытывали нечто вроде благоговейного восторга и в то же время были немало смущены озабоченным видом зятя. Они, как и сама Мэри, как и Хоуп, находились в тревожном ожидании.

Мэри легла спать рано, однако Хоуп не намеревался провести оставшийся вечер на пару с бутылкой или со своим тестем. Когда сгустились сумерки, он принялся бесцельно слоняться по дворовым пристройкам, загружая карету и готовясь к отъезду следующим утром, и так тщательно проследил за упаковкой вещей, что Мальчишка-мартышка забеспокоился, будто его подозревают в небрежности.

Хоуп совсем уж было вознамерился вернуться в гостиницу, в свою комнату, когда им неожиданно овладело желание снова повторить прогулку, которая когда-то завела его далеко на склоны крутых холмов и подарила ему ощущение неодолимой силы.

Он шел быстро, наслаждаясь напряжением в ногах, прохладным вечером, спокойствием, легким плеском воды в озере. Появилась луна, становившаяся все ярче и ярче по мере того, как он шел через лес, так что в конце концов ему стало казаться, будто он гуляет при свете дня. Лунная тень задрапировывала гигантские склоны холма. В спокойной глади озера луна отражалась холодным алмазом.

— Должно быть, это просто чудеса, — пробормотал Хоуп, — одни лишь чудеса. Но и раньше чудеса тоже случались. Ты заставил Красное море расступиться, а затем снова сойтись, Ты наслал саранчу, Ты превратил воду в вино и осенил Савла покровом веры, и он стал святым Павлом. И сейчас происходят удивительные, чудесные вещи… Путешествуя по Италии, я много слышал о чудесах. Дева Мария, пречистая Богородица явилась всей деревне, через которую я однажды проезжал, а в Толедо жил человек со стигматами, и мы сами видели их.

Китти Доусон, которая все это время следила за ним, прячась в лесу, двигалась по склонам холмов и не спускала с него глаз, пока добиралась до конца долины, с трех сторон закрытой высокими скалистыми утесами.

— Что мне делать? Ты так и не подал мне никакого знака. Ты не даровал мне своей помощи. Если Ты покинешь меня, то я погрязну в грехах, Ты знаешь это. Почему Ты не внимаешь

мне? Ты был послан в мир, чтобы спасти грешников, тех, что истинно раскаялись в деяниях своих. Посмотри на меня. Я тот самый грешник, и я на самом деле истинно раскаялся. Почему же ты покинул меня?

Но слова, что он шептал, так и не нашли отзвука, даже среди камней. Он развернулся и посмотрел вниз, на долину, что раскинулась перед ним, залитую лунным светом, брызги звезд на черном небосклоне, видневшиеся вдали редкие тусклые огоньки, прислушался к лаю собаки и непрерывному плеску воды.

Все было кончено.

Он знал, что она только притворяется спящей, однако не стал ее трогать. Ему хотелось с ней поговорить, но о чем? Ему вдруг подумалось, что даже в ее обмане кроется интуитивная деликатность.

Он быстро разделся и задул свечу. Лунный свет просочился в комнату и осветил несессер, который он, уходя, оставил открытым и который теперь переливался всеми оттенками серебра. Он вдруг осознал, что должен просто оставить его. Если он заберет его с собой, как забрал белье и посуду, он тем самым нанесет Мэри дополнительный и жестокий удар. А если оставит его, Ньютон будет вне себя от ярости. Эта извращенная мысль неожиданно успокоила его и помогла обрести — ни на чем не основанное — чувство уверенности в себе.