— Конечно.

— Как и великим дарованиям, уму, очарованию?..

— Всему, кроме животной силы, — заметил Мур. — Нельзя ожидать, чтобы низшие слои общества обладали подобными качествами. Их жизнь к этому не располагает. В целом вы обнаружите, что они мелки, уродливы, невежественны, вонючи и грубы; но как сказал в своей проповеди епископ Ландаффский, в том и заключена мудрость Господня, что он создал богатых и бедных. Если бы они не знали свое место, мы бы не знали свое.

— Мудрость Господня, — отвечал Хоуп, — и в самом деле за пределами нашего понимания.

— Я никогда не сомневался в этом, сэр, — ответил Мур весьма воинственно.

— Следует ли нам стремиться познать это?

— Если только мы священнослужители. Всем же остальным остается лишь следовать своему пути.

— И еще, — Хоуп без всякой необходимости помешал ложечкой чай, и глубокая задумчивость на его лице сменилась легким негодованием, что весьма раздосадовало полковника Мура, — тот ли это самый Бог Нового Завета, Отец Иисуса Христа? Или же это Бог Иегова из Ветхого Завета. Бог, внушающий ужас и трепет. Именно он разделил людей и допускал несправедливости, жестокие кровопролития… войны, землетрясения, наводнения, массовые убийства, голод, эпидемии — это ли Он, Бог нашего времени? Или же мы больше жаждем милосердного Спасителя из галилейской деревушки… возможно, из деревушки, которая чем-то напоминает вот эту, полковник. Он со своими последователями и друзьями — простыми людьми, полковник, людьми, которых вы сегодня нашли бы повсюду в этих долинах, — был призван изменить мир… какое мужество! — изменить саму природу человека и вместо жестоких законов Иеговы дать ему Нагорную проповедь и притчи, заставить человека подставить вторую щеку и любить ближнего своего… даже если это простой человек? Мне на ум приходит несколько таких имен из Нового Завета… Каиафа, например. Уж он-то как нельзя более кстати соответствует нашей теме… но разве не через мировоззрение и надежды этих самых апостолов, вышедших из простых людей, нам надлежит постигать Его и стремиться к Нему?

Ответом ему было молчание. Мур прекрасно понимал, чего добивается этот щеголь, и решил без пощады и малейших угрызений совести противостоять этому опасному хамелеону. Миссис Мур не на шутку боялась любых религиозных разговоров, кроме воскресных проповедей викария. Амариллис была вполне тронута тем, что сказал Хоуп. На нее совершенно не произвело впечатления то, как Хоуп поддразнивал ее опекуна по поводу «бедности». Однако она никак не могла взять в толк, почему вдруг полковник, который получал немалые преимущества от системы и наслаждался этими привилегиями совершенно открыто, ударился вдруг в эдакое салонное республиканство. А вот его религиозные убеждения, чувствовала она, были гораздо более искренними, и ей хотелось лучше понять их.

— Слишком длинные разглагольствования о религии лишь портят ее, — с нарочитой мрачностью заявил полковник Мур в конце концов.

Миссис Мур кивнула.

Хоуп взглянул на Амариллис.

— Я понимаю, как нам следует проживать наши жизни, — начала она довольно робко, однако, ободренная невысказанной поддержкой Хоупа, продолжила: — Но иногда я не понимаю, как нам исполнять законы, написанные для столь разных людей в разные времена.

— Вот здравый комментарий, — заметил Хоуп, хлопнув ладонью по колену, словно аплодируя ее словам. — Весьма здравый.

— Мне бы хотелось увидеть и изучить другие народы, — продолжала она, ловко сменив опасную тему. — Озера конечно же самый красивый край в Англии, но мне бы хотелось побывать за границей.

Хоуп отметил ее тактику и одобрил ее. Он уже в достаточной мере встряхнул их своими разговорами о религии. Такие люди никогда не сумеют ничего понять в Вере. Впрочем, им это и не требуется в той мере, в какой нужно ему, подумал Хоуп, и они никогда не жаждут веры так, как он. Они прокляты, как сказали бы напыщенные проповедники, — а он сам? Сам он был тем грешником, которого станут прощать и до семи и до семижды семидесяти раз, ибо Господь жил в его душе. Понимание, которое снисходило к нему очень редко, заставляло его смотреть на Амариллис с большей добротой, чем обычно. Он видел, что она очень красивая молодая девушка, прекрасно одетая — он так и пожирал взглядом ее одежду, оборки, кружева, складки, скрывавшие тайные прелести, — и рассуждающая гораздо умнее, нежели следовало молодой леди.

— Путешествие! — подхватил он. Его внезапно ослепила и обрадовала идея, которая была способна разрешить все — все! — его проблемы. — Конечно!

Все свое внимание Хоуп перенес на мисс д'Арси, и, как в Грасмире, когда в течение двух недель он сопровождал ее всюду, составляя ей компанию в ее неторопливых прогулках по окрестностям, устраивал неожиданные пикники и экскурсии в Виндермир, чтобы прокатиться на лодке под луной, она снова подпала под его власть и восхваляла свою решимость отправиться за ним следом в Баттермир и отыскать его. Она и без того едва не потеряла этого многообещающего поклонника; случись такое по вине полковника Мура, ему бы уже никогда не стать для нее тем добрым опекуном, которому она до сих пор щедро дарила свою любовь и уважение.

— Я очень мало путешествовала, — заметила она, и ее прямой взгляд так и приглашал его взять ее в кругосветное путешествие.

— Да, — пробормотал он, все еще до такой степени поглощенный своей новой идеей, что почти перестал воспринимать действительность.

— Путешествие никак невозможно. — Орудийный залп полковника Мура разнес все мечтания, заставив Хоупа вернуться к реальности. — Франция просто использует время, чтобы перегруппировать войска. Этот договор — совсем не мирный договор: это лишь перерыв в военных действиях, не более того.

Он глянул в сторону Хоупа, ожидая одобрения и чувствуя по поведению Амариллис, что ему бы лучше позаботиться о мире в собственной семье и о своем мирном договоре.

— Я так не думаю, — возразил Хоуп, — хотя я слышал, как употребляли подобную фразу… и употребляли ее люди из высшего света, как вы сами. Но могу предположить, что французы желают мира не меньше, чем англичане. И, как вы понимаете, они не могут вторгнуться в нашу страну, поскольку она расположена на острове. Бонапарт — армейский человек, мистер Мур… вы должны это признать, а мы — морская нация, как сказал бы вам хозяин этой самой гостиницы, если бы ему предоставили такую возможность.

Мура несколько задела подобная ссылка на обычного содержателя гостиницы: на сей раз этот чуждый условностей дворянин испытал нечто вроде светского снобизма и возмутился.

— Не вижу, каким образом хозяин гостиницы мог бы принять участие в нашей беседе, — заметил он, ему представлялось, будто он вполне справился с собой и сумел сдержать собственный гнев.

— Мистер Робинсон весьма необычный содержатель гостиницы.

— И тем не менее, — настаивал Мур. Таков был его приговор.

— Он приводит примеры горячей любви англичан к своему морскому флоту и искусству мореплавания, — живо продолжал Хоуп, вновь обретя уверенность в себе. Теперь он знал наверняка: на досуге он сможет вернуться к своей идее. — Мы — остров, который может дать фору всей Европе в вопросе мореходства, и слава Богу! Море — это наша дорога и наша защита. Если мы забудем об этом, вот тогда мы наверняка проиграем, но, как сказал бы вам Джозеф Робинсон, мы об этом не забываем: мы — нация мореплавателей, моряков, рыбаков, навигаторов; мы живем на море, мы и независимость свою имеем только благодаря морю, и никогда Бонапарт не сумеет это преодолеть.

— Наш морской флот полон предателей, — заволновался Мур, сам не понимая отчего. Что это за неожиданный гимн морю? — Вы только посмотрите, что они сделали в Спитхеде и Норе[39]. Посмотрите только на эти банды воров и убийц в порту Тилбери — республиканцы, мятежники, предатели, устроившие блокаду этой стране и своему же собственному народу во время войны! Флот показал себя во всем блеске, сэр, но не просите меня восхищаться ими. Они мятежники. Они желают низвергнуть нашего короля и конституцию. Они — отбросы, и когда мы с ними разделаемся, то большую часть из них перевешаем. Хотя повешенье для них — слишком мягкий приговор!