Кесвик импонировал ему во всех отношениях. Еще в юные годы он не раз посещал северные торговые города, и этот отличался той же чистотой и аккуратностью, как и те, что ему доводилось видеть. Кое-где виднелись дома, построенные в весьма недурном вкусе, ни одной церкви поблизости с ее занудными проповедями и наставлениями, зато множество магазинов, гостиницы, конторы… к тому же в городе имелся настоящий музей, во всяком случае, так сказал ему Вуд, и еще парочка достопримечательностей. Но что больше всего понравилось полковнику Хоупу, так это явные признаки развивающейся промышленности. Беспрерывное движение по широкой центральной улице весьма впечатляло: лошади, запряженные в легкие экипажи и двуколки, проносились в оба направления, копытами поднимая пыль. Все вокруг говорило о процветании ремесел: седельщики, кожевники, слесари, каменотесы, ткачи, портные, изготовители шерсти, печатники, торговцы мануфактурным товаром, кузнецы, жестянщики, пивовары, шляпники, пекари, и бакалейщики, и сапожники. И все это складывалось в неразрывную цепь ремесла и торговли. Крепкий запах навоза витал в воздухе, раздавались крики детей, из мастерских и ремесленных дворов доносился шум, который не могли заглушить ни топот несущихся лошадей, ни гомон праздной толпы. Хоуп никогда не отдавал себе в этом отчета, но именно такое вот слияние торговли и ремесла, некая гармония маленького городка давала ему успокоение и оптимизм, помогавший выжить в этом суровом мире. Подобных чувств он не испытывал нигде — ни в деревне с ее простыми нравами, ни в большом городе. Лондон представлялся ему все тем же ульем, наподобие Кесвика, только симфония его звучала гораздо внушительней.
Ром и вино, пары которого все еще не выветрились, подействовали на него умиротворяюще, и, придя в хорошее настроение, он повернул прочь от ремесленных кварталов города, направившись прямиком к озеру Дервентуотер, которое Вуд называл не иначе как Кесвикским озером. Хозяин гостиницы не без основания рассудил, что коль скоро Хоуп путешествует по Озерному краю, то наверняка пожелает прогуляться по берегу.
Он следовал за публикой, которая с нарочитой неторопливостью двигалась в сторону озера, время от времени приветствуя кого-нибудь любезным кивком и тем самым исподволь прокладывая себе путь в это избранное общество сибаритов. Искалеченная нога начала слегка ныть от долгой ходьбы, однако до южной оконечности города оставалось совсем немного, и Хоуп не без основания рассудил, что в этом прославленном краю, куда толпы путешественников приезжали восхищаться дивными красотами, ему и самому не мешало бы прослыть человеком утонченным и страстным поклонником природы. К тому же на ум ему вдруг пришло дивное изречение одного из друзей Кембла: «Если ты сам сумеешь поверить во что-то, то сможешь убедить в этом кого угодно». Возможно, ему понадобится такая вера в «природу», и, может статься, от этого будет многое зависеть.
Хоуп остановился на самой вершине Монашьего утеса, глядя вниз на отвесные скалы, носящие название «Челюсти Борроудейла», и ожидая некоего откровения свыше. Именно о таких дивных пейзажах, как этот, сочиняли бесчисленные стихи великие поэты, их изображали маслом на холсте маститые художники. Налюбовавшись местными достопримечательностями во время своей поездки по этим восхитительным местам, Томас Грей назвал Озерный край «Блаженным долом». А после того, как вышли его путевые заметки, писатели и поэты гурьбой ринулись в эти благословенные Богом места, дабы исследовать и одновременно насладиться божественной гармонией, которая во всей своей красе блистала перед восхищенными взорами. Здесь и в самом деле глаз радовало удивительное сочетание высоких холмов, глубоких долин, синих озер и рек и еще то, неуловимое, что Колридж называл «пространство, вызывающее душевный трепет». Одна из первых великих работ маслом, выставленная в Королевской академии искусств Тернером несколько лет назад, называлась «Утро в Конистонских холмах». Полотно было написано всего в нескольких милях от того места, где сейчас стоял полковник Хоуп, вглядываясь в бескрайний ландшафт. В те годы Тернеру едва минуло двадцать три, именно тогда была выставлена его картина. Однако уже в те дни художник сумел увидеть в этом пейзаже истинный рай: нижнюю часть картины занимал склон, уходящий во тьму, в то время как верхняя часть представляла собой мир света — бесплотного и одновременно олицетворявшего собой саму бесконечность.
Всю центральную часть картины занимают две фигуры — мужчины и женщины — Адама и Евы, окруженные стадами овец, на фоне благословенного Эдемского сада Камбрии. И в то самое время, когда полковник Хоуп, стоя на этом скалистом выступе, называемом Монашьим утесом, любовался окрестностями, Вордсворт уже принялся перерабатывать свою «Прелюдию», в поэтической форме увековечивая неодолимое влияние Озерного края, которое тот оказывал на умы и сердца всех путешественников. А всего в нескольких сотнях ярдов от гостиницы «Голова королевы», в собственной резиденции Грета-Холл другой, не менее выдающийся поэт Колридж исследовал наслаждение, выпадающее на долю всякого, кто вольно или невольно оказывается почитателем сего края, лишь однажды вкусив незабываемых впечатлений, и пищи для ума, даваемой подобными впечатлениями.
В философских воззрениях, искусстве и мыслях людей, весьма мудрых и обладающих немалым влиянием на умы широкой публики, таких, как Грей, Тернер, Колридж и Вордсворт, это маленькое, отрезанное от остального мира провинциальное местечко стало одновременно и объектом исследований, и идеалом. Некоей счастливой Аркадией античных сказаний, где мирная жизнь противостоит любым политическим интригам и где религия, оказавшись совершенно несостоятельной перед лицом великой природы, вынуждена была обратиться к ней, дабы не утратить остатков влияния на души человеческие. Еще совсем недавно было принято полагать, будто природа эта не обладает ничем, кроме беспощадной и необузданной дикости. И многие оставались верны собственному заблуждению.
Включая Хоупа. В течение трех минут он стоял на скале, глядя на раскинувшуюся перед ним панораму. Он в должной мере оценил превосходный пейзаж этих мест: да и сам по себе вечер был прекрасен. Одинокие маленькие лодочки на зеркальной поверхности озера, живописные облака в синем небе, отражение которых плыло по зеркалу вод, легкий бриз, неспешно прогуливающиеся люди, признаки цивилизованной деятельности на острове Поклингтон, — путешественник по Озерному краю о большем и мечтать не мог. Но на этом курорте Хоупа привлекали только люди. Конечно, доведись ему описывать местные красоты, он бы нашел красивые эпитеты, дабы выразить собственный восторг. Но на самом деле впечатлили его лишь водные пространства, да и то с практической точки зрения: он бы не отказался от хорошей рыбалки.
— Уж поверьте, Баркетт станет отличным компаньоном для рыбной ловли. — Джордж Вуд говорил медленно, с расстановкой. Был он уже изрядно пьян и в том благожелательном настроении, которое располагает к неспешной беседе. — Уж Баркетт-то умеет ловить рыбу на крючок.
Полковник мог бы поклясться, что бельмо хозяина гостиницы азартно поблескивает, как и его здоровый глаз. Глядя на него, Хоуп усилием воли заставлял себя унять содрогание.
— Я найму его.
— Я ему свистну утром. Он приглядывает за воротами на Хай-Хилл, где берут плату за проезд. Но Мартин и сам спра вится. Мартин — это его сын. Позвольте, сэр.
И он плеснул непомерно большую порцию портвейна в гигантский стакан гостя.
— Кто у нас тут проживает в окрестностях Кесвика? Что за общество?
— Ну, уж коли говорить о людях вашего круга, сэр, то не так уж и много. Вот, к примеру, капитан Спенс, он живет в Пигми-Холле и мистер Слэк в Дервент-Холле, мистер Поклингтон из Барроу-Каскад, полковник Пичи на острове Викер, мистер Колридж — поэт, пишет для «Морнинг пост», а еще Кроствейт с его знаменитым музеем — такие персоны вас устроят, сэр?
— Не вполне. Не совсем, мистер Вуд. Не в должной мере. Мои комплименты миссис Вуд.
