Лейтмотивом ресторана было красное с желтым, поразительное количество молодежи и громкий лязг посуды. Я и забыл, что тарелки могут быть такими шумными.

Я посмотрел в меню, хоть и не проголодался. Я уже много лет не заглядывал в меню. Меню сказало мне "доброе утро", и я ему ответил: "Доброе утро". Вот так и жизнь может закончиться — разговорами с меню.

В ресторане все мгновенно обратили внимание на красоту Вайды — женщины тоже, но с изрядной долей ревности. Они испускали зеленую ауру.

Официантка в желтом платье и симпатичном белом фартуке приняла у нас заказ на пару чашек кофе и ушла за ним. Она была хорошенькой, но Вайда ее затмила.

Мы видели в окно, как прилетают и улетают самолеты, прибавляя Сан-Франциско к миру, а затем снова отнимая его со скоростью 600 миль в час.

На кухне работали негры в белых униформах и высоких белых колпаках, но в самом ресторане ни однин негр не ел. Наверное, негры не летают на самолетах в такую рань.

Официантка принесла кофе. Поставила на столик и ушла. У нее красивые светлые волосы, но все напрасно. Меню она забрала с собой: до свиданья, доброе утро.

Вайда догадалась, о чем я думаю, и сказала:

— Ты видишь все это впервые. Пока я не познакомилась с тобой, мне это здорово мешало. Ну, ты все знаешь.

— Ты когда-нибудь хотела сниматься в кино или работать тут, в аэропорту? — спросил я.

От этих слов Вайда расхохоталась, парнишка лет двадцати опрокинул на себя кофе, а хорошенькая официантка кинулась к нему с полотенцем. Он варился в собственном кофе.

Подошло время посадки, и мы ушли из ресторана. У выхода я расплатился с хорошенькой кассиршей. Взяв у меня деньги, она улыбнулась. Потом посмотрела на Вайду и улыбаться перестала.

У работающих в аэропорту женщин много красоты, но Вайда гасила ее так, точно ее никогда и не было. Ее собственная красота, словно живое существо, была безжалостна.

Мы шли к самолету, а пары толкали друг друга локтями, чтобы вторая половина тоже обратила внимание на Вайду. Красота ее стала причиной миллиона синяков: ах, де Сад, медовые соты твоих утех.

Двух четырехлетних карапузов, шедших следом за мамашей, парализовало от шеи до макушки, когда они поравнялись с нами. Они не сводили глаз с Вайды. Не могли.

Мы дошли до зала ТЮА, вызвав смятение среди всех мужчин, что попались нам по пути. Я обнимал Вайду за плечи, но это было необязательно. Она почти полностью преодолела ужас собственного тела.

Я никогда не видел ничего подобного. Человек средних лет, по виду коммивояжер, курил сигарету. Он бросил на Вайду взгляд и промахнулся сигаретой мимо рта.

Он стоял, вылупившись, как идиот, не сводя с Вайды глаз, и не обращая внимания на то, что красота заставила его утратить контроль над миром.

Приземистый самолет ухмылялся и хвостом походил на акулу. В аэроплане я впервые. Странно влезать внутрь этой штуки.

Когда мы садились на свои места, Вайда вызвала обычную панику среди мужской части пассажиров. Мы немедленно пристегнулись. Все, кто садится в аэроплан, вступают в братство нервозности.

Я выглянул в окно — мы сидели над крылом. Потом я с удивлением обнаружил на полу аэроплана ковер.

На стенах висели картинки с видами Калифорнии: трамваи, Голливуд, Койт-Тауэр, телескоп на Маунт-Паломар, калифорнийская миссия, мост Золотые Ворота, зоопарк, яхта и т. д. — а также здание, которое я не узнал. Я очень пристально всматривался в это здание. Наверное, его построили, пока я был в библиотеке.

Мужчины продолжали таращиться на Вайду, хотя в самолете было полно симпатичных стюардесс. Вайда делала стюардесс невидимыми — наверное, для них это редкость.

— Я в самом деле не могу поверить, — сказал я.

— Пусть забирают, если так хочется. Я ничего не делаю специально, — сказала Вайда.

— Ты — настоящая награда, — сказал я.

— Только потому, что я с тобой, — ответила она.

Перед взлетом с нами из динамиков поговорил какой-то мужчина. Он приветствовал нас на борту, потом долго рассказывал о погоде, температуре, облаках, солнце, ветре и о том, какая погода ждет нас на калифорнийской земле. Нам вовсе не хотелось столько слушать о погоде. Видимо, что это был пилот.

За бортом было серо и холодно — и никакой надежды на солнце. Мы уже взлетали. Мы двигались по взлетной полосе — сначала медленно, затем быстрее, быстрее, быстрее: господи боже мой!

Я смотрел на крыло. Заклепки в нем выглядели ужасно хрупкими — им же ничего не стоит сломаться. Крыло время от времени вздрагивало — очень мягко, но с весьма прозрачным намеком.

— Как тебе? — спросила Вайда. — Ты что-то позеленел по краям.

— Как-то странно, — сказал я.

Когда мы взлетали, с крыла свисала пола средневековых лат — металлические кишки какой-то птицы, втягиваемые и иллюзорные.

Мы пролетели над клубами тумана и вырвались на солнце. Просто фантастика. Белые прекрасные облака росли, как цветы, на верхушках холмов и гор, лепестками скрывая от нашего взора долины.

На своем крыле я разглядел что-то похожее на кофейное пятно — словно кто-то поставил на плоскость чашку. Круглый след от донышка, а потом — густая плотная клякса, точно чашка все-таки опрокинулась.

Я держал Вайду за руку.

Время от времени мы натыкались в воздухе на невидимые предметы, и самолет вставал на дыбы, будто призрачная лошадь.

Я снова взглянул на кофейное пятно, и так высоко над миром оно мне даже понравилось. Меньше, чем через час мы приземлимся в Бёрбанке, Лос-Анжелес, высадим пассажиров, возьмем новых и полетим дальше, в Сан-Диего.

Мы путешествовали так быстро, что через несколько мгновений нас не стало.

Я просто полюбил это кофейное пятно на своем крыле. Оно идеально подходило этому дню: словно талисман. Я начал было размышлять о Тихуане, но затем передумал и снова вернулся к кофейному пятну.

А в самолете что-то происходило со стюардессами. Они собирали билеты, предлагали кофе и вообще старались понравиться.

Стюардессы, похожие на красивых монахинь из "Плэйбоя", прогуливались взад-вперед по коридорам, точно самолет был женским монастырем. Они носили короткие юбки, щеголяя симпатичными коленками и красивыми ногами, но их коленки и ноги становились невидимыми рядом с Вайдой, которая спокойно сидела в соседнем кресле, держала меня за руку и думала о в Тихуане — месте назначения своего тела.

Среди гор возник изумительный зеленый кармашек. Наверное, ранчо, поле или пастбище. Я полюбил этот зеленый кармашек навечно.

Таким чувствительным я вдруг стал от скорости аэроплана.

Через некоторое время облака неохотно уступили долинам, теперь мы путешествовали над угрюмой землей, и даже облакам ее не хотелось. Под нами не было ничего человеческого — лишь несколько дорог извивались в горах длинными сухими червяками.

Вайда сидела тихая и прекрасная.

На моем крыле взад и вперед раскачивалось солнце. Я смотрел мимо кофейного пятна вниз на полупустынную долину, где аграрные планы человека размечены желтым и зеленым цветом. В горах деревьев не было — горы оставались бесплодными и покатыми, как древние хирургические инструменты.

Я посмотрел на средневековую кишечную полу крыла — она поднималась и поглощала сотни миль в час прямо перед моим талисманом кофейного пятна.

Вайда была изумительна, хотя глаза ее грезили югом.

Люди на другом краю самолета смотрели куда-то вниз. Мне стало интересно, и я тоже посмотрел вниз со своей стороны: маленький городок, ласковая земля, снова городки — уже наползают один на другой. Нежность земли превратилась в сплошные городки, раскорячилась Лос-Анжелесом, и я стал искать в нем автостраду.

Человек, который, как я надеялся, был пилотом или выполнял еще какие-то обязанности в самолете, сообщил, что через две минуты мы идем на посадку. Мы неожиданно влетели в облачную дымку, ставшую аэропортом Бёрбанк. Солнце не светило, все было сумрачным. Этот сумрак был желтоватым, серый остался в Сан-Франциско.