На местный почтамт завернул: так и есть, от Лёхи телеграмма пришла: мол, дождись, буду через два дня.
Можно и подождать, почему бы и нет.
Пошлялся по Бергену и его окрестностям. Сказочное место: даже вишни вызревают, в водоёмах рыбы полно, а грибов в лесах — море просто! А эти чудики норвежские их практически и не собирают, разве что — лисички иногда.
Да, думаю, как только пенсионный возраст наступит — обязательно в Берген переберусь, счастливую старость встречать.
Иду как-то, полный мешок полиэтиленовый с подосиновиками тащу, Лёха навстречу идёт: разодетый, что тот денди английский, с тросточкой, под ручку с красоткой, тоже по моде парижской одетой.
Да, думаю, ловелас ты наш доморощенный, да что там — ловелас, кобель просто-таки!
Вот узнает об этом Айна — отрежет тебе достоинство твоё безжалостно!
Айна? Вот же, чёрт побери! Бывает же такое! Судя по всему, Лёха и паспорт ей сделать умудрился, вот же молодец!
— Привет, Андреас! — Айна говорит, — Ну как, похожа я на настоящую белую сеньору?
— Более чем, — отвечаю, — Просто слов нет! А что там с Эскобаром, достали?
— А как же, — Лёха улыбается в свои реденькие кошачьи усы.
— Он умирал долго и мучительно, — Айна уточняет тоном тургеневской мечтательницы, — Жаль только, что это повторить — уже не получится.
Прилетели в Питер. В зал прилётов заходим, а навстречу песенка в тему, Розенбаум:
Я люблю возвращаться в мой город прокуренным гостем,
Брать такси на стоянке, которой уютнее нет.
И слегка тормазнуться на улице Зодчего Росси.
В ожидании блеска мелькнувших в дали эполет.
Боже мой, Боже мой, как люблю я домой возвращаться.
Как молитву читать — номера ленинградских машин.
И с родной Петроградской у старой мечети встречаться,
Пролетая по белым ночам опьянённоё души.
Лёха, душа нежная и ранимая, — даже прослезился слегка.
На стоянку, уютней которой нет, и направились. Ехать то нам вместе, живём через дом друг от друга.
Лёха вдоль ряда свободных такси прошёлся, не торопясь, туда-сюда, выбрал водилу самого солидного — пожилого дядьку с роскошными седыми усами.
Рюкзаки в багажник побросали, расселись, Лёха на переднее сиденье — рядом с водителем.
Достаёт приятель из портмоне стольник баксов, плюёт на него и к лобовому стеклу машины пришпандоривает, второй стольник достаёт, плюёт на него, и рядом с первым размещает:
— Задним ходом, шеф, на Гражданку! Поехали, благословясь!
Дядька то нормальный попался. Всего минуту в обалдении полном просидел, а дальше заржал, что тот даун хронический на концерте Евгения Петросяна, только стёкла автомобильные задрожали — оценил шутку.
— Да, ладно, — Лёха говорит, пряча один из полтинников обратно в портмоне, — Обычно поехали. Только медленно очень, и у каждой встреченной пивной точки — остановка непродолжительная. Соскучал я что-то по пиву ленинградскому, водой невской разбавленному.
У всех пивных ларьков останавливаться, конечно, не стали. Только у первых трёх — потом писать захотелось.
Вот и через ручей Северо-Муринский переехали.
— Вот она, Родина, — Лёха извещает, — И, если что, буду я её защищать — до патрона последнего. Памятью Че клянусь! А особняки на Рублёвском шоссе — и не хочется вовсе.
Пусть хоромы свои Суки Рублёвские, Алчные, сами — на фиг — защищают.
Рублёвские хоромы —
Как знак беды большой.
И чёрные вороны
Кружатся над страной.
В рублёвские скворечники
Вороны те летят.
И падалью, конечно,
Накормят воронят.
Давайте мы Рублёвку,
Как ранее — Аляску,
Загоним за валюту —
Сопливым иностранцам.
Конец первой книги.
