— Я вижу, — полушепотом заговорила она, довольно порывисто вскакивая из-за стола, — по лицу вашему вижу, что действие уже началось.

— Какое? — беспечно спросил он.

- Продолжайте, продолжайте! я вас в опасную минуту остерегу.

— А!.. вы все про то же… Что ж!.. это будет хорошее дело.

Елена Ильинишна хотела было переменить разговор и усадить гостя; но он, не присаживаясь, распрощался с ней.

— Даже минутку не хотели посидеть, — упрекнула она его.

— Мешать не хочу… творчеству! — уже на пороге крикнул Лука Иванович и развязно вышел в коридор.

— Полноте! — со вздохом донеслось до его ушей.

Ровно через неделю, поздно ночью, к воротам дома, где жил Лука Иванович, подъехали сани без козел, в виде какой-то корзины с широким щитом, запряженные парой круглых маленьких лошадок. Фыркая и шумя погремушками, еле остановились лошадки на тугих вожжах. Ими правила женская фигура в меховой шапочке и опушенном бархатном тулупчике.

— Все руки мне оттянули! — вскричала наездница. Это была Юлия Федоровна Патера.

— Вы — молодцом! — откликнулся мужчина, вылезая из саней.

— Только, пожалуйста, Лука Иванович, не ворчите на меня за то, что я вас доставила домой так поздно.

— Да разве уж очень поздно? Я не считал часов…

— Ах, Боже мой!.. Вы, кажется, пускаетесь в любезности?

— Нет, ей-богу… я так…

— Ну, да вам не перед кем дрожать!.. ведь вы — холостой? Я у вас до сих пор об этом не спрашивала.

— Я — холостой, — довольно твердо выговорил Лука Иванович, запахиваясь в шубу от начинавшейся метели. — Прощайте, Юлия Федоровна, вьюга сейчас поднимется.

— Ничего!.. завтра я вас увижу, да?..

Она хлопнула бичом, лошадки тронулись, круто повернули сани и покатились, точно два кубаря, под задорную болтовню бубенчиков.

Дворника не случилось у ворот. Лука Иванович позвонил и стал спиной к воротам, глядя сквозь жидкую метель на удаляющееся пятно саней с темной фигурой наездницы. Щеки его пощипывал легкий мороз, в ушах раздавался все тот же топот лошадок, точно он еще едет к Нарвской заставе из ресторана, куда он никогда еще не попадал, особливо с подобной спутницей. Да, надо было правду сказать: никогда он так не жил, ни одной недели, ни одного дня, ни одной ночи, как вот сейчас в течение нескольких часов. Устроилось это катанье неожиданно и весело, и как-то приятно-жутко от новизны удовольствия было всю дорогу, и так легко говорилось, и так верилось…

Чему же верилось-то?

А тому, что можно живое существо, молодое, прекрасное, полное страсти, бойкости, отваги, вырвать из той «мертвечины», о которой почти с содроганием говорила недавно Елена Ильинишна, и возвратить ее настоящей жизни.

Какой?

На это он не находил еще прямого ответа; но он верил, что оно возможно, — и ему в эту минуту ничего больше не надо было… Он отвечал за нее, она была его человек. Без всяких личных видов говорил он это; не искал он себялюбивого счастья с ней, не мечтал даже о наслаждениях, о сильном чувстве избранной женщины — нет!..

Так, по крайней мере, казалось ему.

За воротами застучали ключи дворника.

Лука Иванович сунул дворнику двугривенный, чего никогда с ним не случалось, и скоро-скоро начал подниматься к себе.

Ему отперли тотчас же: он не дожидался и двух минут. Вместо Татьяны — со свечой в руке стояла на пороге Анна Каранатовна. Лицо у ней было не сонное, а скорее жесткое, с неподвижными глазами. Луке Ивановичу не приводилось видеть у ней такого выражения. Он тотчас отвел от нее взгляд, да и вообще ему не особенно понравилось то, что Анна Каранатовна могла засвидетельствовать его очень позднее возвращение.

— Ты еще не ложилась? — мимоходом выговорил он, снимая шубку и боты.

— Нет еще, — коротко и с дрожью ответила она.

— Покойной ночи, — кинул он еще небрежнее, проходя в свою комнату. Немало удивился Лука Иванович, когда услыхал за собою шаги Анны Каранатовны: она шла за ним же.

— У меня есть спички, не трудитесь, — не оборачиваясь, выговорил Лука Иванович.

Но Анна Каранатовна точно не слышала, что он сказал; вошла в комнату, поставила на стол свечу и тотчас же довольно тяжело опустилась на стул.

Тут Лука Иванович пристальнее вгляделся в нее: губы ее оттопырились, глаза покраснели, грудь колыхалась.

Он притих и ждал…

— Пустите меня, — резко воскликнула она и даже сложила руки просительным жестом. — Пустите, — продолжала она слезливо и нервно, — что вам во мне?..

Слова туго выходили у ней из горла, спертого спазмом.

Лука Иванович подошел к ней поближе и пугливо-удивленными глазами оглядел ее всю.

— Ты у меня просишься?.. — тихо спросил он, наклоняясь над ней.

— И никогда-то я вам мила не была, — заговорила Анна Каранатовна, как бы с трудом припоминая слова, — а теперь вон у вас душенька завелась…

— Что такое?! — точно ужаленный, перебил Лука Иванович.

— Нешто я знаю?!.. Барыня у вас какая-то… сегодня мне сказывали, за вами приезжала, дворника присылала… Не станет же по ночам ездить с человеком так, зря… да еще сама править, и лошади свои…

"Неужели и она ревнует?" — подумал Лука Иванович, еще не понимая, куда все это ведет.

— Мне что! — все слезливее и покорнее говорила Анна Каранатовна. — Я вам не жена, я и в душеньках ваших никогда не бывала. Вы… нешто меня любили когда?.. Жалость ко мне имели, да и не ко мне, а к девчонке моей, вот к кому… Ну, и стали со мной жить… больше из-за нее, я так понимаю… А теперь вон у вас есть барыня… лошадей своих имеет… К чему же мне срам принимать? зачем я вам? Обуза одна, квартиру надо хозяйскую, расходы, а вы перебиваетесь… и самому-то легко ли прокормиться…

— Полно, полно! — начал было Лука Иванович.

— Батюшка, Лука Иванович, отпустите меня Христа ради! мне этакая жизнь опостылела!..

Она рухнулась на колена, зарыдала и схватила его за руки. Лука Иванович совсем оторопел и опустился на кресло, поддерживая ее за плечи.

— Аннушка, что ты?.. разве я тебя силой держу?.. К чему ты так?..

— Пустите, пустите! — повторяла она, всхлипывая и пряча голову в его коленах.

"Еще этого недоставало, — с горечью подумал он, — неужели в ней заговорила страсть?"

— Ну, успокойся же, — вымолвил он мягко и степенно, — говори мне все, что у тебя на сердце легло: я недаром — твой приятель.

Голова Анны Каранатовны тяжело приподнялась. Слезы все еще текли, но рыдания уже смолкли. Она оставалась на коленах.

— Что мне вам рассказывать? вы видите сами, Лука Иваныч. Лгать я вам не хочу: я ведь не из ревности; с вами я так жила, потому что человек вы добрый, а больше ничего у меня не было. Теперь степенный человек меня любит, жениться на мне хочет… слово я скажи. Вам я в тягость… к чему же мне один срам на себя брать, скажите на милость? Я и прошу вас Христом Богом…

— Понимаю тебя, — остановил ее Лука Иванович, — ты хочешь сказать, что между нами настоящей любви нет. Что ж, это правда!.. За кого же замуж сбираешься?

— Мартыныч и спит, и видит…

— Ты ему веришь?..

— Я его насквозь вижу.

Анна Каранатовна уже настолько успокоилась, что села на стул и сложила руки на груди.

— А будет чем жить?

Вопрос Луки Ивановича заставил ее оживленно воскликнуть:

— Еще бы! Он — основательный человек. Я за ним, как у Христа за пазухой буду!

Лука Иванович задумался. Ему крепко жаль стало Настеньку. Анна Каранатовна тотчас же догадалась, почему он смолк и опустил голову.

— Вы не сумневайтесь насчет Настеньки. Тошно вам с ней прощаться… Так ведь я вам запретить не могу, Лука Иваныч: вы ей — второй отец; отпускать к вам буду, и насчет учения, как вы скажете… Ведь она не ваша… Вы только из жалости к ней привыкли. А Иван Мартыныч ей заместо родного отца будет, клянусь вам Богом. Вы позвольте, он вам обо всем доложит…

— К чему это! — поморщился Лука Иванович.

— Нет уж позвольте, не обижайте человека. Он меня желает совсем успокоить, на всю жизнь… Кто нынче на законный брак пойдет, Лука Иваныч? И посулить-то никто не посулит, сами знаете.