Мой взгляд привлекает декольте: пока мне не удалось привыкнуть к этим роскошным венецианским вырезам. Меня бросает в жар. С опасением изучаю дно чашки — кашица из черных листьев. Чувствую, как размякаю до костей, все глубже утопая в диване. Неожиданно я начинаю беспричинно смеяться.

— Вы находите это смешным?

— Простите меня великодушно, но столь приятное общество совсем не соответствует вашему мрачному рассказу. Я видел многие войны, да и просто бойни, но мало разбираюсь в тонком оружии власти.

— Никогда не стоит его недооценивать. Я хотела сказать, что власть не всегда находится в руках одного-единственного правителя, а распределена между различными магистратами и корпорациями, а значит, можно предпринимать очень дерзкие маневры. Но только если ты способен понимать и подкупать эти власти, когда необходимо. Такова свобода, царящая в Венеции, но не ее устройство, которое многие пытаются подкосить, но никто так и не понимает до конца.

Она подвигается ближе, и я упиваюсь запахом ее духов.

— Видите ли, мы одалживаем им деньги. И как всегда, те же люди, которые нам угождают сейчас, вскоре начнут на нас охоту. Мы научились делать то же самое. Мы сажаем на крючок влиятельных людей, мы поддерживаем жизненно важные отрасли и виды деятельности, решаем, когда и при каких условиях развязать тесемки своих кошельков. Купцы Риальто — наши должники, как и оружейники Арсенала. Семьи патрициев Совета десяти и династии, поставляющие республике епископов и магистров, всегда склонные к расточительству, обязаны нам большей частью роскоши, которой они привыкли себя окружать. Для них наши деньги столь же важны, как воздух, которым они дышат, — им придется подумать дважды, прежде чем выступить против нас. С другой стороны, мы должны понимать, что подобная идиллия не затянется надолго.

Вставляю фразу:

— Надо иметь легкую сумку.

Она улыбается:

— Коррупция — это всегда тонкая нить, которую очень сильно натягивают множество грузов и противовесов. Это и есть та осторожность, о которой мы говорили. — Выражение тревоги появляется на ее лице. — Надо знать, от кого защищаться, какие силы способны нарушить существующее равновесие. Появилась совершенно новая порода инквизиторов, людей хитрых и фанатичных, направляемых кардиналом Караффой, опасным, как никто другой. Уже не одно десятилетие он всегда вовремя оказывается в нужном месте, все более и более повышая собственную роль в «Святой службе», которую папа учредил специально для него, а с сорок второго он стоит у ее руля, выращивая новую свору свирепых преданных и неподкупных гончих. Именно их вам и следует особо опасаться — они выслеживают добычу, делают стойку и преследуют жертву, пока та не упадет.

Донна Беатрис умудрилась передать мне свое волнение — древний страх, который, кажется, всегда был присущ ей еще с начала времен. Меня пробирает дрожь.

— Я знаю людей этой породы. Страх — вот оружие, которым они покоряют людей. Страх перед Богом, перед Божьей карой и перед подобными им самим. Мы не можем мобилизовать армии, которые будут сражаться с ними, но можем, по крайней мере, вдохновить других людей пойти на это. Существует партия кардиналов, враждебных инквизиции, — спиритуалисты — но, к сожалению, они не способны к борьбе, в то время как другие думают лишь о собственной карьере, — и вот единственная реальная вещь, которую им удалось создать.

Я вытаскиваю из сумки томик.

Она кивает:

— «Благодеяние Христа». Я прочла эту книгу с громадным интересом и согласна с вами. Возможно, ее недостаточно, чтобы держать псов на привязи, но тем не менее в ней заключается реальная сила, о которой спиритуалисты и не подозревают. В церкви есть множество священников, теологов, писателей, открытых этим идеям. Павел III — трус, но, если следующий папа будет спиритуалистом, возможно, этот англичанин, которого все так высоко оценивают, Реджинальд Пол, тогда атмосфера изменится. — Еще одна улыбка. — С нами стоит вести дела, дон Людовико. — Она сжимает мою руку в своих.

— Какая замечательная парочка!

В комнату врывается Жуан Микеш, Дуарте Гомеш — следом за ним. Блеск обнаженных в улыбке зубов, шорох расшаркиваний и скрип сапог.

— Ну и как, Беатрис, тебе удалось окрутить нашего гостя? Обрати внимание, он, в отличие от твоего испорченного племянника, предпочитает женщин.

Донна Беатрис моментально парирует:

— Но он окружил себя девушками самого юного возраста, как вы мне сами рассказывали.

Я смущенно отвожу взгляд. Давно я не попадал в столь неловкое положение:

— Пожалуйста, прекратите.

Микеш, дурачась, изгибается в чересчур низком поклоне, а Гомеш лопается от смеха. Я выбираюсь из-под перекрестного огня.

— Друзья, немногие люди принимали меня так просто и сердечно, как вы. Необыкновенная интуиция, которой вы обладаете, не перестает меня поражать, открывая передо мной широчайшие перспективы. Только сейчас мне во всей полноте открылось, какой путь выпал на долю вашего народа. Надо пройти весь мир вдоль и поперек, чтобы так хорошо понимать его. Я благодарен вам за доверие, которое вы мне оказали. И по-прежнему жду, когда буду удостоен чести принимать вас у себя, дон Жуан. Что касается вас, донна Беатрис, то любой из девушек, посещающих «Карателло», пришлось бы прожить по крайней мере три жизни, чтобы стать столь же очаровательной, как вы. Жуан и Дуарте воодушевленно аплодируют. — Наше расставание будет недолгим: считайте нашу первую сделку уже заключенной.

Венеция, 7 октября 1546 года

Сорок пять дукатов. Еще тридцать, восемьдесят один, шестнадцать. Вычесть плату девушкам, еду и вино.

— Деметра! У нас кончились чернила!

Из кухни доносится капризный и ворчливый, отнюдь не почтительный голос:

— Делай подсчеты в уме, Людовико, в уме!

Сорок пять плюс тридцать — семьдесят пять. Еще восемьдесят один — семьдесят пять плюс восемьдесят один…

— …Эти паршивые ублюдки, моя дорогая, раз уж сели тебе на хвост, ни за что тебя не упустят. К тому же они захотят совать повсюду свой нос, все подслушивать…

Он ругается как проклятый, а рука в это время роется под юбками. Семьдесят пять плюс восемьдесят один будет сто пятьдесят шесть… Так, плюс шестнадцать.

— Ах, но здесь, в Венеции, жизнь у ищеек Караффы очень сурова, мы не позволяем им иметь нас в хвост и в гриву… так запросто заявляться повсюду, чтобы совать нос в наши дела. Мы сами решаем все проблемы и с еретиками и с безбожниками…

Еще шестнадцать, и закончить со всем этим дерьмом… Еще шестнадцать — сто семьдесят два.

— …Да, моя прелесть, а ты знаешь, кто такой кардинал Караффа? Нет? Тогда я расскажу тебе: это морщинистый и беззубый старик, и, увидев его ночью, можно попросту наложить в штаны от страха… Я его знал, да, но даже мне не часто удавалось увидеть старика, нет, не любит он этого…

Он предпочитает действовать под покровом мрака, как демоны, как ведьмы…

Краем глаза отмечаю активные действия руками под юбками и в декольте. Все верно, остается вычесть плату девушкам, следовательно…

— Это великий шпион, он хочет знать все обо всех, а я, к сожалению, моя милочка, буду первым в его списке, потому что люблю вино и шлюх.

Двенадцать плюс пятнадцать плюс…

— Никто не знает, сколько ему лет, кажется, он существовал всегда, он шпионил еще тогда, когда мы с твоей матерью лежали в колыбели. Он всегда шпионил за всеми. Шпионил за императором, за английским королем, шпионил за Лютером, шпионил за князьями и кардиналами. Потом папа осчастливил его, поставив во главе инквизиции, где он действительно сумел развернуться. И он воистину заставил услышать о себе… Он собрал своих шпионов, разбросанных по всей Европе, чтобы внедрить их в церковь. — Плата девушкам. — Он был рожден, чтобы шпионить, говорю я тебе. Он опасен. И если бы мы тут, в Венеции, не проявляли бдительности, он бы и нас всех сровнял с землей… — Он шпионил за Лютером, двадцать семь скудо, шпионил за Лютером, он призвал обратно своих шпионов, разбросанных по всему свету, двадцать семь плюс сорок два, инквизиция, он всегда был здесь, он шпионил, когда ты и я еще лежали в колыбели, шпионил за Лютером, двадцать семь плюс сорок два будет шестьдесят девять, тогда это все осталось, призвал обратно всех своих шпионов, чтобы наводнить ими церковь, инквизицию, он предпочитает действовать под покровом мрака, шестьдесят девять, ты знаешь, кто такой кардинал Караффа? Добавить пятнадцать за вино, никто не знает, сколько ему лет, он существовал здесь всегда, он шпионил за императором, он шпионил за Лютером.