– Теперь я понимаю, что чувствовал Понцино. Пассерино, Баилардино, доставьте этих мерзавцев в лагерь. Не наказывайте их до моих дальнейших распоряжений. Я сам определю для них казнь. Нико, позаботься об оставшихся в живых горожанах. Проследи, кстати, чтобы твои люди были в безопасности – вдруг кальватонезцы попытаются отомстить. Я бы на их месте попытался.

И Кангранде поскакал к лагерю. Нико велел своим людям расступиться и дать дорогу опальным наемникам, затем распорядился насчет ночлега и врачебной помощи горстке кальватонезцев, переживших резню.

Что касается Поко, он ослушался приказа. Вместо того чтобы помогать обгоревшим, истекающим кровью, рыдающим либо впавшим в столбняк, он присмотрел себе толстое дерево. Поко спрятался, и до самого восхода луны его никто не видел; когда же луна проделала половину своего обычного пути, Поко, пьяный до бесчувствия, наконец ввалился в палатку.

К рассвету виселица была готова. Оставшихся в живых кальватонезцев пригласили присутствовать при казни. Нико, взбешенный поведением своего пажа, велел прийти и ему.

Кондотьеры, группами по двадцать человек, со связанными за спиной руками, поднялись по деревянным ступеням. На шеи им накинули петли, а затем столкнули негодяев с низкого помоста. Священника им не полагалось. Первым был вздернут германец.

Всадники смотрели, как кондотьеры корчатся на веревках, пиная ногами воздух. Пассерино, окруженный военачальниками и их людьми, при виде посиневшего от удушья германца произнес:

– Что ж, он сделал для нас все, что мог.

Кангранде мгновенно обернулся, и взгляд его был страшен.

– Как прикажешь тебя понимать?

Пассерино нимало не смутился.

– А вот как: узнав о случившемся, Кавалькабо и его приспешники из башмаков выпрыгнут со страху. Они в лепешку расшибутся, лишь бы все закончить.

Кангранде смерил мантуанца недоверчивым взглядом.

– Или же еще больше укрепятся во мнении, что надо стоять до последнего. А у нас люди на таком провианте отощали. – Кангранде тряхнул шевелюрой и снова стал смотреть, как обреченные кондотьеры вываливают языки, выпучивают глаза и постепенно лиловеют.

Это было выше сил Поко.

– Может, как-нибудь ускорить дело? За ноги их потянуть, например?

– Нет, – твердо сказал Кангранде. – Они должны мучиться; что еще важнее, все должны видеть, что они мучаются. Я назначил им казнь, как обычным ворам и убийцам. Никто не смеет поступать против моей воли. Даже если на этом кампания и закончится.

Военачальники разом повернули головы и неодобрительно загудели. Кангранде рассердился.

– О да, отлично все шло, нечего сказать! Даже если мы возьмем Кремону, предварительно не изголодавшись – что нам не светит, – именно эта казнь поможет нам вернуть доверие людей. Не честь, а жестокость!

– А что насчет так называемых письменных распоряжений? – спросил Кастельбарко. – Ты дознался, кто этот гонец?

– Если он вместе с бумагой вообще существует в природе, – добавил Нико.

– Существует, если верить германцу, – отвечал Кангранде, который всю ночь допрашивал предводителя кондотьеров. – Хотя мне не хочется ему верить, вероятность, что бумагу привез кто-то из вас, остается.

– Кто-то, у кого есть доступ к твоей печати, – уточнил Кастельбарко.

– Или к точной ее копии, – вставил Баилардино. – Придется тебе заказать новую.

Кангранде согласно кивнул.

– Мне кажется, он лгал, – предположил Пассерино, плюнув в сторону висельника, дергавшегося от него в тридцати локтях.

– Не исключено, – произнес Кангранде. – Если же нет – помоги боже этому пресловутому гонцу. Он дискредитировал меня как воина. Я не успокоюсь, пока не сотру пятно бесчестья.

– Хорошее начало, – сказал Баилардино.

Германец наконец перестал дергаться и обвис в петле. На помост уже поднимался следующий висельник.

– Нет, Баилардино, – возразил Кангранде. – Начало плохое, да делать нечего. Победа важна почти так же, как способ ее одержать.

Они досмотрели казнь до конца в полном молчании. Затем собрались уезжать. Нико схватил за плечо своего пажа.

– Можешь собирать свои пожитки и отправляться обратно к отцу. Трусам в армии не место. Не говоря уже о пьяницах, которым вино важнее приказа и помощи раненым. Твой поступок стал логическим завершением дня бесчестья.

Слышать подобное от добродушного Нико было странно. Другой на его месте выказал бы больше сочувствия юноше, впервые столкнувшемуся со смертью во всем ее безобразии. Кангранде, пожалуй, аннулировал бы приказ, если бы Джакопо обратился к нему за защитой.

Но Джакопо было все равно. Он уже решил, что карьера военного не для него.

Милаццо, Сицилия, 7 марта 1316 года

– Синьор Игнаццио, передайте вино.

Астролог привычно ощупывал оставшиеся на кресте жемчужины; пальцы его скользили по золотому медальону, в то время как мысли были далеко. Услышав свое имя, Игнаццио поднялся и передал регенту Сицилии стеклянный графин тонкой работы. Короля, даже если это король-регент, лучше не заставлять ждать. Федериго III правил островом Сицилия и окружающими его землями за своего брата, короля Хайме II Арагонского. У короля-регента Федериго был только один предшественник-тезка, и выбранная Федериго нумерация несколько смущала Игнаццио.[64] Впрочем, астролог не задавал лишних вопросов. Ум его занимали более важные дела.

Накануне король отдал приказ арестовать кое-кого из банкиров, несмотря на последствия для местного финансового рынка. Игнаццио и его мавру было позволено допрашивать арестованных в течение всей ночи и утра. В благодарность Игнаццио почти целый день изучал гороскоп короля-регента и интерпретировал его в свете последних мировых событий. Федериго был рационалистом, а такие люди, как правило, пренебрегают астрологией. Однако этот король полагал, что дополнительная информация, в том числе и о расположении планет, никогда не повредит.

Уже стемнело, когда Игнаццио наконец высказал все свои соображения относительно гороскопа, и довольный Федериго пригласил его на кубок вина. Кубок быстро перерос в бутылку, одна бутылка – в две. Теперь, в очередной раз наполняя кубок, король-регент произнес:

– Мне начинает казаться, что у вас в Палермо свои шпионы. Вы изложили мне мои же привычки и пристрастия, от вас ничто не укрылось. Однако, по-моему, вы не столько рассказывали о моем будущем, сколько описывали мой характер.

– Ваше величество, астрология в равной степени является искусством видеть человеческую природу и понимать, что ждет человека впереди. – Это была любимая фраза Игнаццио – так говаривал его учитель.

– Хм, – отвечал Федериго. Он отличался худощавостью, резкими чертами лица и смуглым цветом кожи – нет, не намекавшим на мавританское происхождение, а говорившим о том, что король-регент много времени проводит на свежем воздухе. Волосы Федериго уже начали редеть, однако он сохранил юношескую живость, каковая живость проявлялась в привычке при разговоре размахивать руками. – Похоже, вы ушли от ответа. Однако ваше искусство очень пригождается, когда нужно быть представленным ко двору. Вот как сейчас – вы с глазу на глаз беседуете с королем.

Разумеется, они с Федериго беседовали не совсем с глазу на глаз. Поблизости постоянно вертелись слуги, в том числе мавр Теодоро. Игнаццио было неловко, однако он ничего не мог поделать. По крайней мере, так не приходилось объяснять, почему он ни на минуту не расстается со своим невольником.

Федериго возобновил неумеренную жестикуляцию.

– Ваши путешествия поистине впечатляют. Вы, наверно, побывали во многих отдаленных землях. С кем еще из принцев вы сиживали за кубком вина?

Все стало ясно. В ответ на гостеприимство Федериго ждал не гороскопов, а новостей. Однако Игнаццио был не расположен платить за ужин дифирамбами. Ему хотелось только поскорее покончить с разговорами, чтобы весь завтрашний день без помех провести над пергаментом.