В снежных вихрях нелегко было что-либо разглядеть. Пьетро показалось, он заметил Антонио и Марьотто – друзья занимали места среди бегунов. Пьетро заметил также, что в забеге принимают участие всего несколько рыцарей из тех, кого сегодня посвятили, – было ли дело в скромности, мальвазии или погоде, он определить затруднялся. Основную массу бегунов составляли простые горожане. Участвовать в первом Палио им помешало отсутствие лошадей, однако теперь каждый делал ставку на собственные ноги. Энтузиазм был так велик, что многие зрители сорвали с себя одежду и присоединились к соревнующимся. К участию в вечернем забеге допускались все желающие. Наверно, и Поко сейчас ждет сигнала – но разве узнаешь его в толпе из трехсот человек! Пьетро очень хотелось посостязаться в беге, однако он отдавал себе отчет в собственных возможностях. Бегать Пьетро не мог.

«Какое там бегать – после скачек я еле на ногах держусь!»

Юноша стоял рядом с отцом, опираясь на костыль, который уже привык воспринимать как часть собственного тела. Свободной рукой он держал поводок – иначе Меркурио, чего доброго, бросился бы бежать вместо хозяина.

Кангранде швырнул на снег горящий факел. Три сотни глоток одновременно выдохнули – в воздухе заклубился пар, – и Палио началось. Бегуны оскальзывались и падали, не пробежав и десяти локтей. Раздавались крики «давай, давай» и проклятия; руки упавших тянулись к лодыжкам тех, кто устоял. Одного бегуна отбросили прямо к разъяренному леопарду – бедняга успел откатиться, прежде чем на голову ему обрушилась когтистая лапа.

Когда последнего участника Палио скрыла снежная пелена, Пьетро обернулся к отцу.

– Пойдемте в тепло, – позвал он, указывая на двери палаццо.

Данте с готовностью кивнул заиндевевшей бородой. Они поднялись по скользким ступеням обратно, к горящим жаровням и ароматному подогретому вину с пряностями.

– Идем, Меркурио, – подгонял Пьетро щенка. Внезапно Пьетро оглянулся. В самом центре площади, совсем один, запрокинув голову, стоял Капитан. Снег падал на его лицо, исчезал во рту. Широко раскрытыми глазами Капитан глядел в небо, скрытое за снежными вихрями. Сегодня небесная пучина разверзлась миллионами звезд – все они летели на землю, чтобы растаять от прикосновения к смертным.

Грубый толчок локтем под ребро вывел Пьетро из оцепенелого созерцания правителя Вероны. Перед ним вырос великан в плаще с капюшоном. Из складок многочисленных шарфов послышалось «извините». Слово с таким скрипом вырвалось из глотки великана, что Пьетро почти ощутил скрежет в собственном горле, не говоря уже об ушах. Вдобавок великан говорил со странным акцентом. На голове его красовалась тонкая хлопчатобумажная ткань, намотанная по-восточному, и капюшон. Над шарфом, закрывающим лицо по самый нос, виднелась кожа, темная, как сажа, сверкали глаза, черные, как ночь. То было лицо мавра.

Мавр быстро затесался в толпу, оставив Пьетро в недоумении. Не то чтобы в Вероне мавры были редкостью – но они в основном находились в услужении либо в рабстве у знатных синьоров.

Данте уже вошел в палаццо и стоял на лестнице, ведущей к задней лоджии. Стряхнув оцепенение, Пьетро стиснул зубы и начал длинный подъем.

Через несколько секунд уличный шум остался за дверью, а мавр стряхнул снег с могучих плеч, прежде чем начать свой собственный подъем. Он оставил потайную дверь приоткрытой – ведь ему предстояло уходить именно через нее, – однако свет, лившийся в щель, иссяк уже через несколько шагов. Пришлось мавру левой рукой нащупывать перила винтовой лестницы. В правой руке он сжимал клинок.

Пьетро доковылял только до середины лестницы, а шум наверху уже стоял оглушительный. В комнате, рассчитанной на сотню человек, теснилось вдвое больше – мужчины и женщины толкались и говорили все вместе, разом, да еще жаровни, числом двенадцать, без сомнения, необходимые в такой мороз, занимали место. Ставни были закрыты – видимо, чтобы не пропускать холодный ветер. В середине восточной стены палаццо оставались без ставень две длинные арки. Пьетро принялся считать арки от края лоджии и пришел к выводу, что именно через одну из двух незакрытых арок пять месяцев назад и выпрыгнул Скалигер. Теперь они стали последним препятствием в забеге. Пьетро усмехнулся.

Сегодня никого не попросили сменить башмаки на домашние туфли. Возможно, в палаццо попросту не держали такого количества туфель. Или дворецкий наконец понял, сколь бессмысленны его потуги сохранить драгоценные полы в чистоте.

У дверей в залу Пьетро вновь застыл перед фресками Джотто, изображавшими пятерых Скалигеров – правителей Вероны. Правда, на этот раз внимание юноши привлек первый Скалигер. На его геральдической лестнице отсутствовала царственная птица, да и вообще он выглядел странно. Черты первого Скалигера не отличались правильностью, как у четверых его преемников; вдобавок художник зачем-то затенил его лицо шлемом, совсем простым, без плюмажа.

– Леонардино делла Скала, по прозвищу Мастино, – произнес Данте прямо в ухо сыну. – Первый правитель Вероны из рода Скалигеров.

Пьетро вглядывался в лицо Мастино.

– Он не похож на остальных. Он… он производит странное впечатление…

Данте по-птичьи склонил голову набок.

– О нем почти ничего не известно.

– Сегодня утром я видел его надгробие. Там написано: Civis Veronae.

– Что значит «обычный гражданин», – заметил Данте. – В памяти народа остались не столько поступки Мастино, сколько его скромность. Известно, что он взялся переписывать законы. И хотя обычно Мастино называют первым великим Скалигером, он не был правителем Вероны. По крайней мере, официально. Он никогда не занимал две главные должности – те, что занимали все его преемники.

Пьетро оторвал взгляд от фрески и воззрился на отца.

– Какие должности, отец?

Данте помрачнел, как будто в обязанности Пьетро входило на настоящий момент уже разнюхать, чем конкретно занимались Скалигеры на своем посту.

– Capitanus popoli[50] и Podesta mercatorum.[51] Должности эти предполагают совершенно разные обязанности. Они совмещают командование армией с финансовой мощью купеческого сословия, что составляет самую надежную основу любой итальянской семьи. Это лучше, чем быть королем.

Пьетро перевел взгляд на фреску. Нет, не затененное лицо Мастино внушало ему беспокойство, а нечто совершенно другое. Остальных Скалигеров Джотто изобразил в окружении воинов, копья, мечи и алебарды которых были направлены вовне, на невидимых врагов. Мастино же окружали воины, направившие оружие на своего господина.

– Отец, почему мечи направлены на первого Скалигера?

Данте прищурился на фреску.

– Надо же, а я и не заметил. Вот, значит, что тебя смущает. Возможно, художник таким образом намекает на смерть Мастино. Он погиб недалеко отсюда. Они с отцом Баилардино возвращались через Вольто Барборо домой, когда на них напали из засады. Обоих тут же убили. Говорят, что тела их бросили в колодец – в тот самый, что находится за стенами нашего нынешнего пристанища.

Позади кто-то кашлянул, и Пьетро решил, что преградил путь некоему достойному синьору. Когда Пьетро вошел на лоджию, гости посторонились, по великолепной одежде узнав в нем свежеиспеченного рыцаря. Незнакомые мужчины громко поздравляли Пьетро, он махал в ответ и неловко благодарил.

– Эй, Алагьери!

Руку Пьетро стиснуло стальное пожатие, а в следующую секунду он и сам оказался в клещах. Он старался определить, где же видел этого парня…

– Мы встречались сегодня – правда, должен признаться, я был груб. Извини за случай в туннеле.

«Ну конечно!»

– Ничего – я тоже вел себя не лучшим образом. Забудем об этом.

Молодой человек испустил вздох облегчения.

– Отлично. Я боялся, что ты потребуешь сатисфакции, или как оно там называется. Меня зовут Уго де Середжо. – Ладонь Пьетро снова стиснули стальные клещи. – На углу меня ждут друзья – мы решили, что с нас на сегодня соревнований хватит. Присоединяйся! Хочу представить им человека, который спас мне жизнь.