Проходят дни, и поздняя осень незаметно превращается в зиму. Сейчас середина ноября, и с деревьев уже опали все листья до единого. Каждый ствол закупорен, каждая ветвь, видимая на фоне туч, черна и гола. Опавшие листья собрались по обочинам дорог и в кюветах, на ступеньках перед домами и вокруг ворот гаражей. На плоских крышах, на машинах и карнизах. Прошли дожди, и теперь газоны больше не покрыты рыхлыми многоцветными слоями. Теперь листья распластаны плоскими мозаичными коллажами — на тротуарах, на подъездных аллеях и даже в колеях, оставляемых наземными транспортными средствами города Алгонкин-Бей.

На улице похолодало, и Джон Кардинал надел свое тяжелое кожаное пальто, то самое, у которого что-то вроде меха в качестве подкладки. После красот октября ноябрь кажется мрачным — славная девушка обращается в зануду. Еще неделя-другая, и из кожаного пальто придется перелезать в длинную парку — в «большой нанук», как называла эту штуку Кэтрин.

Кардинал возвращается с утренней прогулки по туристской тропе, которая вьется вверх по холму, что возвышается позади его дома; по этому маршруту он бессчетное число раз гулял с женой. Перед этим звонила Делорм, опять казнила себя за то, что в свое время слишком поспешно сделала выводы насчет Кэтрин. Потом она рассказала, что Мелани Грин выписалась из больницы и живет дома, вместе с матерью. Ее новый психотерапевт настроен оптимистично.

По другой стороне дороги идут мистер и миссис Уолкотт, они выгуливают своего чудовищного пса. Завидев Кардинала, они прекращают пререкаться в знак уважения к его утрате.

— Должен бы снег пойти, — говорит миссис Уолкотт.

Кардинал соглашается, помахав рукой, и поднимается вверх по склону к своему дому. Ароматы древесного дыма и бекона смешиваются с запахом снега. Снег собирается пойти вот уже по крайней мере целую неделю. В этом году он что-то припозднился.

Он входит в дом, вешает пальто. Пытается развязать мокрые шнурки, стаскивает один ботинок, но потом в кухне звонит телефон, и он, хромая, с неснятым ботинком и болтающимися шнурками, идет взять трубку.

Сейчас ему хочется услышать только одного человека.

— Келли, как ты там? Почему так рано встала?

— Получила твое послание вчера вечером, но уже было поздно звонить.

Кардиналу удается скинуть с ноги ботинок, и он переносит телефон в гостиную. Связь не очень хорошая, линия забита загадочными пощелкиваниями и треском, но он усаживается в свое любимое кресло и рассказывает дочери, что уровень залога за Фредерика Белла был настолько высоким, что он не сможет на время выйти из тюрьмы и оттянуть начало процесса, где его обвинят в убийстве первой степени.

Секунду спустя он слышит, как дочь начинает плакать; ее всхлипы эхом отдаются по телефонной линии, соединяющей его с Нью-Йорком; качество связи становится все хуже и хуже. Келли так и не смогла перестроиться, привыкнуть к факту, что ее мать убита не своей собственной, а чужой рукой. Так ли, иначе ли, это все равно горько, и Кардиналу хочется, чтобы Келли сейчас была рядом: тогда он мог бы обнять ее и сказать ей, что все в порядке, что все будет хорошо, хотя на самом деле не все в порядке и не все будет хорошо.

— Келли?

Рыдания смолкли, но утих и треск электростатических помех.

— Келли?

Связь разорвалась.

Кардинал нажимает на кнопку быстрого набора и вызывает ее, но в ответ слышит лишь короткие гудки: занято.

Снаружи пошел снег, маленькие снежинки, похожие на капли дождя, быстро падают на склон холма. Если бы Кэтрин была здесь, сейчас она снаряжала бы фотоаппарат, натягивала бы сапоги. Первый снег всегда заставлял ее выйти пофотографировать, даже если снимки, по ее мнению, выходили слишком «календарными», чтобы она могла считать их более или менее приличными. Кардинал слышит, как кто-то скребется на крыше. Прихватив телефон с собой, он идет к задней двери и открывает ее, чем очень удивляет белку, занятую глоданием изоляции провода, ведущего к кондиционеру.

— Брысь, — командует Кардинал, но белка лишь глядит на него поблескивающим черным глазом. Снежинки тают на ее ушах и хвосте.

Кардинал, подняв руку, подносит к белке телефон, и она уносится прочь — черный завиток среди листьев; потом наступает тишина. Или почти тишина. Легкий ветерок пробирается сквозь березы, снег едва слышно постукивает об опавшие листья.

В его руке звонит телефон. Кардинал отвечает на звонок; связь с Нью-Йорком установлена вновь.