Все публичные бары, кинотеатры, театры и прочие общественные заведения закрываются.
Движение всего общественного транспорта прекращается.
Всякий, застигнутый на улице во время комендантского часа и не остановившийся по требованию, будет застрелен на месте.
Ян проснулся в половине шестого. Он спал, согнувшись в кресле, в квартире Моравец. Тело его затекло и все болело.
Чувствовал он себя по-прежнему крайне подавленным. Рана в груди ныла, забинтованный глаз пульсировал под повязкой. Он посмотрел на холодный серый свет в окне, потом — на свое унылое отражение в зеркале в ванной. Пощупал пальцами свое одутловатое, распухшее лицо. В Праге, просыпающейся в то утро под чистым июньским небом, начинался новый день террора.
Люди включали радио и узнавали о том, что произошло за ночь.
Так они узнали о начале казней. В первых сообщениях по радио назывались имена пятерых человек, не имевших никакого отношения к сопротивлению. Они были казнены за то, что пустили на ночлег незарегистрированных лиц.
Ян прошел в кухню. Тетушка Мария была уже там. В халате и домашних тапочках, она готовила кофе. Никогда прежде он не замечал, что у нее такие седые волосы. Она улыбнулась ему.
Говорила полушепотом, как говорят ранним утром, когда остальные в доме еще спят.
Она спросила, что они в это время делали в Англии.
Он понял, что она думает о своем сыне, который служит в английских ВВС. Интересно, на каком из замаскированных аэродромов они базируются? Сидит ли он на дежурстве в одном из тех домиков вдоль трассы, следя за возвращением черных бомбардировщиков из ночных рейдов? Или спит в продуваемом ветром разборном бараке, а дежурный капрал уже совершает обход и кричит: «Подъем!»
Он пытался рассказать ей о жизни в Англии. Как одни жители в городах считают число жертв воздушных налетов, а другие, глядя на свои разрушенные дома, не знают, что с ними будет дальше. Он рассказал также, что в некоторых частях страны люди вряд ли вообще знают о том, что идет война. Рассказал об одном знакомом ему месте — деревне под названием Айтфильд. Они с Йозефом не раз бывали там в гостях у семьи Эллисон. Их дом стоит на краю деревни — рядом с полем. К нему ведет по огороду длинная дорожка. Из окна комнаты, в которой спали они с Йозефом, видны просторы полей, и как раз в это время утром пятнистые черно-белые коровы начинают мычать, требуя, чтобы их подоили. Теперь все это казалось таким далеким.
Они поговорили еще немного, и затем Ян сказал, что после завтрака он уйдет.
Она с удивлением оглянулась на него, держа кофейник в руке. Но почему? Здесь он — в безопасности. С пораненным лицом его могут узнать.
Он объяснил, почему должен уйти. Немцы немедленно наведут исчерпывающие справки о том велосипеде — это самая верная улика. Каким-то образом они могут связать его с тетушкой Марией. Если они застанут его в ее квартире, у нее не останется никаких надежд. Без него она сможет сказать, что велосипед был утерян или украден. Они могут не поверить, но, по крайней мере, будет какой-то шанс. Он говорил спокойно, для него вопрос был решен. Когда люди пойдут на работу, он смешается с ними. В спецодежде он не будет выделяться среди железнодорожников. Повязку с глаза можно снять, а фуражку надвинуть на лоб. Он это обдумал и решил, что будет безопаснее для всех, если он уйдет. Хорошо зная Яна, она не стала его отговаривать.
Он сказал ей также, что на три часа дня назначена встреча. После этого с ним должно быть все в порядке. В любом случае, она уже приняла на себя слишком большую долю опасности.
Выходя на улицу, чтобы влиться в тонкие ручейки рабочих, выходящих из своих домов и сливающихся в небольшие группы на трамвайных остановках и у пешеходных переходов, он слышал звуки радио, доносящиеся из разных квартир. Из этих обрывков нетрудно было понять содержание всего объявления.
«В связи с покушением на жизнь рейхспротектора постановляется:
Во всем протекторате Богемии и Моравии для гражданских лиц объявляется режим чрезвычайного положения, который начинает действовать немедленно.
Всякий, укрывающий преступников или оказывающий им содействие, а также имеющий сведения о личности или приметах преступников и не сообщивший их в полицию, будет расстрелян вместе со всей семьей.»
Радио повторяло это объявление каждый час.
Ян шагал в ряду других рабочих. Его спецодежда предполагала, что для того, чтобы не привлекать внимания, надо идти к железнодорожному вокзалу. Он слился с потоком пешеходов, идущих в том направлении.
На вокзале было много народу, стоял шум и гам. Он ходил взад-вперед по залам ожидания, помещениям билетных касс, по возможности стараясь держаться раненой стороной лица к стене. Взял какую-то газету из мусорной корзины, нашел место на лавочке, где люди садились, чтобы съесть свои бутерброды. Он сидел, частично прикрываясь газетой, иногда притворялся спящим, при этом так держал руку, прикрывая раненый глаз, будто подпирает ей голову. Во время обеденного перерыва он вышел и присоединился к бригаде рабочих-железнодорожников, которые, сидя на бревнах, ели хлеб с колбасой. Он старался держаться от них поодаль, чтобы его не узнали, и в то же время достаточно близко, чтобы со стороны казалось, что он с ними.
Ближе к трем часам он так устал от всех этих уверток, что с большим облегчением отправился пешком к дому номер 1837 по Епископской улице. Он дождался, когда на улице никого не было, и нажал на звонок. Молодой работник сопротивления, с которым он был немного знаком, впустил его в дом, и он увидел, что ждет его только дядюшка Гайский. Его глаза за большими очками в роговой оправе выглядели утомленными и покрасневшими. Он устало поздоровался с Яном. Больше никто не пришел.
Все должны оставаться в укрытиях, пока все это не кончится.
Им было практически нечего сказать друг другу. Ян считал, что они загубили все дело. Дядюшка Гайский удивленно посмотрел на него и сказал, что, насколько он слышал, Гейдрих — в критическом состоянии. Если бы его состояние не было тяжелым, то нацисты несомненно хвастались бы в каждой передаче новостей, что покушение не удалось.
Он сказал, что полки эсэсовцев и вермахта окружили и оцепили целые кварталы в районах Либен и Винограды. Они чуть не нашли Опалку, а двум новым парашютистам пришлось почти час провисеть снаружи светового люка.
Этой ночью обязательно будет еще больше обысков. Комендантский час начинается с девяти часов, и всех, кто окажется на улице после этого часа, будут убивать. Ян с горечью спросил, куда ему деваться на ночь.
Дядюшка Гайский посоветовал ему вернуться к Огоунам. Есть одно надежное укрытие прямо в центре Праги. Оно будет готово завтра. Если все будет хорошо, то он снова свяжется с Яном, и можно будет туда перебраться.
Дядюшка Гайский ушел первым, а за ним, через некоторый промежуток времени, вышел Ян. Он вернулся на вокзал. Там, среди толпы, он чувствовал себя в большей безопасности, чем в каком-либо другом месте. Но когда рабочие стали расходиться по домам, он понял, что дольше оставаться здесь становится опасно.
Он ушел с вокзала и стал бродить по улицам, обдумывая со всех сторон идею возвращения к Огоунам. Это казалось неправедным по отношению к ним, но к кому еще он мог обратиться?
Анна приняла бы его, но ее квартира — под наблюдением. Неизвестный, к тому же — мужчина, наверняка привлечет внимание.
Он без необходимости подвергнет ее опасности. В самом деле, больше некуда было идти, кроме как к Огоунам. Куда бы он ни пришел, он будет рисковать жизнью всех, с кем встретится.
Можно было бы воссоединиться с Йозефом — он почти наверняка в доме Фафки с Либославой, но гораздо безопаснее им в данное время оставаться порознь. Тот факт, что нападение произвели два молодых человека, хорошо известен. Поэтому он решил дойти до дома Огоунов и посмотреть, что там делается. Если все тихо, можно будет попытаться. Он дождался темноты и лишь тогда свернул на их улицу. Вокруг не было ни души, все выглядело совершенно нормально.
