Пусть лучше Паула обдумывает способы казни полицейских бакланов, чем представляет себе что-нибудь насчет Антонио.

- У нас в управлении есть такой крайне заслуженный и вообще со всех сторон выдающийся капитан Парис Дельгадо. Он даже кое в чем силен, например, в вооруженных ограблениях, - каждое слово вываляно в ненависти, как в смоле и перьях. Ненавидеть эта женщина умеет качественно. - Вот только ему дали дело... наше дело. Три года назад. Меня как раз только пригласили во Флоресту из Винланда, я работала в бостонском филиале бюро расследований, и неплохо же работала, черт бы побрал Аболса. В общем, по нашей линии у Дельгадо достижений примерно как у свиньи в сортировке апельсинов. Что не сожрет, то потопчет, остальное обосрет. Когда он поймал этого Гонсалеса, я ему сказала... много раз подряд, что это не Моро. Что, может быть, один из эпизодов и правда на нем, но Моро гуляет и пьет за тупость нашей следственной бригады. Я его, собственно, даже покалечила в процессе... Я Дельгадо имею в виду.

- Как?

- Выкинула сквозь перегородку. Знаете, у нас кабинеты нарезают из таких. Фанера, стекло и какая-то матерчатая обшивка. Считается, что звукопоглощающая. Там за ней был еще один аппендикс, с настоящей стеной и окном. Но он не долетел. Тяжелый.

- Какой этаж? - деловито интересуется Паула.

- Третий.

Это по европейскому или по винландскому счету? Если по винландскому, то третий это на самом деле четвертый.

- Я не думала, что он поймет. Но надеялась, что будет скандал.

Скандала, видимо, не вышло. Одного положили в больницу, другую услали на плоскогорье, в надежде, что пока разберется - там и дожди зарядят, так что месяц-другой можно отдохнуть; тут, конечно, есть от чего отдыхать, дама не просто нервная, а попросту неврастеничная, с ней легко быть не может. Но когда говорит о работе - светится в доступную ей мощь, половина схем перегорела, но и другой хватает, чтобы любоваться. Аболс попросту развел нашаливших деток по углам и причин не спросил. Козел зажравшийся.

- Вам надо было этого вашего Дельгадо публично поздравить и поцеловать, - улыбается Паула. - Вот тогда был бы скандал.

- Пробовала, - мрачно кивает доктор. - По другому случаю. Безнадежно. Тут базука нужна, чтобы проняло.

Рауль вспоминает слишком короткий рассказ Алваро и прикидывает процесс.

- Если Максим вас быстро нашел, значит он о вас справлялся в полиции. Если он о вас справлялся в полиции, значит, он добрался до вашего Дельгадо. Если он добрался до вашего Дельгадо... то проблемы уже нет, так или иначе.

- Да? - удивляется женщина. - Никогда бы не подумала... - и поясняет в ответ на удвоенное удивление: - Ваш Максим слишком деликатный человек, тут нужно что-то лесное, примитивное, волосатое и с каменной дубиной. Вот тогда проблемы не будет.

- Доктор, - нежно говорит Паула, - когда мой брат как-то пожелал увидеть на своем столе голову одного очень навредившего нам человека, Максим исполнил это пожелание буквально. К завтраку.

Антонио было смешно. В промежутках между болью. От паузы до паузы все куда проще. Ни думать, ни помнить, ни смеяться - ничего не получалось. Потом он выныривал на поверхность, втягивал воздух вперемешку с кровью, и ощущал только одно: во всем виноват он сам. Все происходящее сделано своими руками, от требований маньяка до методов. Включая электричество - оголенный провод в качестве хлыста, очень впечатляюще. Все остальное - тоже своими руками, точнее, своим языком.

Результат его больше не интересовал. Совершенно. Интересовали две вещи: когда, наконец, закоротит розетку - и когда Максим уже найдет этот проклятый заброшенный поселок.

Еще ему хотелось удавить тех, кто так хорошо и качественно сделал здесь электропроводку. Себя удавить не хотелось - пока. Наверное, это придет. Последней - и самой серьезной ошибкой был рассказ про брата и резонанс. Антонио не помнил, как и когда они с Франческо научились работать в паре... видимо, после того, как Франческо стал нормально разговаривать, вряд ли раньше. Потому что до Антонио не сразу дошло, что младший не может объяснить, почему он знает. Он просто знает. Но не из воздуха - ему нужна информация, много, и еще логика, умозаключения, чужие - и тогда он отталкивается, как от трамплина, и летит. А уж оттуда, где он приземлился, можно простроить цепочку обратно, понять, почему оно именно так - и пройти самому.

Тут он опять пропал. Змеились провода, пахло горелым... Боль - это перегрузка.

И еще раз удавить себя - не потому, что не взялся за телефон, а потому, что до сих пор верил, что этого делать нельзя. Нельзя даже на словах, даже чтоб спастись, соглашаться на требование. Рассказал про брата - ладно, лекарства заставляют говорить все, что на ум придет, и честно, до конца. Рассказал - и увидел перед носом серую облезлую по краям трубку телефона, и услышал предложение позвонить. Тогда еще все было почти хорошо.

- Вы с ума сошли? - Антонио опешил. - Нас же найдут за десять минут.

- Не найдут, - Доктор подмигнул и принялся объяснять, как именно он собирается обойти полицию и корпорацию, заполучив себе обоих мальчиков, чтобы работать на резонанс.

С подвеса Антонио уже сняли, он лежал на спине, на тонкой медицинской простынке, а совершенно безумный человек стоял над ним, заглядывал в глаза и предлагал пригласить сюда же его младшего брата. Так просто - протянуть руку, набрать. Совершенно безопасно, потому что братья, наверное, в главном здании, да неважно, где, но абсолютно надежно защищены, а звонок зафиксируют, установят источник, и все.

И Антонио, как последний болван, принялся объяснять, что Доктор тут не первый такой, что и выманивать сотрудников из здания пробовали, и близким угрожать. И что теперь любые входящие просвечивают насквозь. И эмулятор номеров не поможет - ну нет на свете таких эмуляторов, чтобы справиться с предпоследней Королевой Фей. Они однажды с братом и прикидывали - как можно. И поняли, что единственное, что сработало бы: залезть на телефонную станцию и вручную все переключить так, чтобы лезли настоящие номера.

А если звонить отсюда, да еще по наземной линии, то ноги нужно делать через тридцать секунд. А Антонио не сможет. Ему казалось, он так понятно говорит... и тут Доктор ударил его по лицу.

До этого момента его никогда не били взрослые. Отец мог наполовину всерьез встряхнуть за воротник, мать - дать по лопаткам полотенцем, если уж очень навязчиво лез под руку в кухне и таскал сырое. Больше - никто и никогда. Тренеры не считаются, Рауль тем более - это же спорт... Оказалось, что когда тебя бьют - главное не боль. Неприятно, конечно, но сегодня уже было столько всего неприятного, что противно только, когда по свежим ссадинам попадает. Гораздо хуже, что раскалывается окружающее. На мелкие неровные осколки.

Мир нужно было собирать, тщательно собирать обратно, не давать распасться - и непонятно, совершенно непонятно было, почему от ударов, которые ненамного сильнее, чем оплеухи от тренера в спортзале, такое происходит. За каждым ударом Доктора, довольно неумелым, стояло что-то огромное, мощное и неодолимое: злоба, ненависть, желание смерти. Не победить, не ударить в ответ, только собирать обломки своей прозрачной оболочки, своего мира...

И вот оно било, крошило, наваливалось тушей - звони. Он безумец. Ты видишь - ты теперь это видишь и без файлов, просто глазами, насквозь... лекарства помогли или сам научился, но видишь. Он сумасшедший, он даже свою собственную идею погубил, утопил, испохабил. Он убьет тебя сейчас. Он бесполезен. Звони. Отдай его. Его заберут и его не станет.

И тогда Антонио заорал - от злости, от бессилия. Ну кретин, ну идиот же, ну пластик бессмысленный - я ж сам с тобой пошел, я согласился - и я тебя сразу узнал. Как же я тебя, придурка, урода, кретина с тремя классами образования сдам? Это что будет? Я же тебе рассказывал, скотина беспамятная, что это будет! Особенно вот так, как сейчас. Точка в точку обряд, пень осиновый!