- Он всегда убивал этих детишек, правильно?

- Тех, что сами не померли, - подтвердил Альфонсо. - И старался, чтобы тела было не найти и не опознать. Он их...

Деметрио повернул ладонь вверх и тот замолчал.

Похоже, похоже. Этот не играл с полицией, не хотел, чтобы его поймали. Мертвые молчат. Мертвые, залитые кислотой, молчат особенно тихо.

- Ой как было бы здо-орово! - потягивается Луис. Что потягивается, понятно на слух: шелест ткани, легкий треск, восторженный выдох всей грудью сразу. - Найти - и тут же прессу позвать. Вот вам и Бригады, ага - заврались, оккупанты.

- Дурак, - тихо и зло говорит Дарио. - Во-первых, они сами нам данные слили, значит, у них на три шага вперед все готово, и для прессы, и для всех. А во-вторых, пацан когда пропал?

- Ну и что нам до сопляка да Монтефельтро? Да будь он наш - другое дело. А тут... вор у вора кошелек украл. Великое горе!

В салоне за спиной происходит некоторое шевеление и раздается неожиданно тонкий писк Луиса. Деметрио, не глядя, знает, что парню загнали палец под ребро. Любимая шуточка Дарио. Впечатляет. Всего-то пухлым пальчиком ткнули, а из глаз слезы сами собой льются.

- Дурак! - это уже Альфонсо. - Что он, наших не убивал, что ли? И что тебе этот парень сделал?

Что сделал... Родился в Старом Свете, на самой что ни есть верхушке, и нашему оккупанту родня. Для ненависти достаточно. Глупость - но вокруг слишком много глупостей поважнее.

Если это Доктор Моро - это и правда отчасти хорошо. Потому что теперь его поймают обязательно. Вряд ли он убьет кого-нибудь еще.

- Луис, у тебя, что, голова болит? - спрашивает Деметрио.

Другому бы буркнули "нет" - в любом случае. Что может болеть у мужчины? Но ребята привыкли уже, если Одуванчик спрашивает, значит, ему нужно знать. И лучше - и проще - ответить сразу. И не жалеть потом.

- Да... - кашляет Луис. - Вот как ты начал сторожа орать.

Какое чудесное совпадение. Почти совпадение. Деметрио уже полчаса испытывал странное: его и тянуло к плывуну, и тошнило от плывуна. Голова болела несуразно, как при повышенном давлении - шея немеет, уши глохнут, к затылку словно жесткую подушку прижали, но на давление Деметрио не жаловался никогда, а признаки знал по старухе-соседке, которую в конце концов разбил паралич.

Через лобовое стекло он смотрел на аллею, вдоль которой стояли удивительно безвидные одноэтажные коттеджи, на редкость одинаковые и непривлекательные. Дешевая побелка с бетона давно смылась, но неравномерно - словно наполовину стертый грим. Некоторые окна были выбиты, остальные затянуты пыльной паутиной. Крыши, покрытые крашеной железной черепицей, проржавели, а местами черепицу сдуло во время ураганов и штормов. Мусора было на удивление мало. Но ветер трепал у самого поворота свеженькую яркую обертку от шоколадного батончика. Трепал себе и трепал, глохли себе уши и глохли, хотелось дать задний ход и уехать отсюда к чертовой матери...

- Значит так, - решает Деметрио. - Будем исходить из того, что похититель здесь, у нас под носом, и что это маньяк, псих. А если он псих, он своей выгоды может и не понимать. "Крот", если что пойдет не так, мальчишку не тронет - живым прикрыться можно. Этот, наверное, убьет. Особенно, если паренек уже не в том состоянии, чтобы двигаться. Поэтому начинаем с этого конца улицы и тупо проверяем все счетчики. Если в доме хоть шорох какой, запускаем зонд и ждем.

Зонды были отличные. Вообще-то медицинского назначения. На сравнительно небольшом расстоянии даже дыхание человека могли поймать, выделить из прочего шума.

В поселке мертвая тишина. Неприятная. Напряженная. В заброшенных кварталах и опустевших деревнях никогда не бывает по-настоящему тихо - что-то скрипит, осыпается, оседает, ветер треплет занавеску, заставляет вибрировать отставшую черепицу, колышется туда-сюда распахнутая дверь. А здесь - молчание. Коттеджный рай сжался от страха, свернулся, как броненосец и пытается затаиться. Даже небо выцвело, поблекло и словно бельмом подернулось.

Машина неспешно ползет по улице. Смуглый парень в форме открывает, не стесняясь, ногами двери, ищет счетчики, тычет в них прибором. Лево-право, лево-право, в излишней деликатности его никак не упрекнешь. Споткнулся о канистру - пнул канистру, наступил на доску - дернул ногой, вытаскивая гвоздь из подошвы тяжелого дешевого ботинка. Туда-сюда, туда-сюда. Небрежно, но ни одного дома не пропускает, хотя нигде не задерживается.

Доходит до поворота, уныло смотрит по сторонам, ворчит, что понастроили - а теперь возиться. Упирает руки в бока, орет:

- Луис, хорош там балдеть, теперь твоя очередь! - Их здесь как бы двое. Остальные тихо сидят в фургоне.

- Дай докурить, - лениво отвечают из машины. Негромко, с зевком.

Откуда-то несет гнилью. Источник запаха вроде бы совсем рядом, и крупный - не меньше большой дохлой собаки. Деметрио оглядывается. Нет, не падаль - а, скажем, ящик гнилых бананов. Никакие не бананы, прогорклое молоко. Тухлая рыба. Или вообще помойка. Большой мусорный бак, битком набитый объедками. Откуда? Кто-то из жильцов не вывозит мусор? А где тогда мухи, должна же быть целая туча...

Деметрио сглатывает подступившую к горлу желчь, лезет в машину. Надевает наушники. Запах резко пропадает. Чудеса, да и только. Впрочем, сейчас не до этого. Подкрутить датчик чувствительности. Поморщиться: помехи. Каждый шаг, каждый шорох отдаются в и без того гудящей, немеющей, как отсиженная нога, шее.

У очередного дома Луис останавливается, смотрит на высокие автомобильные ворота, толкает ногой дверь. Гулкий грохот - так в наушниках, но и снаружи, наверное, шумно.

- А тут заперто! - возглашает он. - Эй, откройте! Бюро Водных Ресурсов, проверка счетчиков! Хозяева! Не открывают, - жалуется он минуту спустя. - Нет никого, наверное. Да ну их к... я им "желтую карточку" оставлю. Не позвонят, будут штраф платить.

Деметрио подает машину вперед. Все нужное он уже услышал. Этот звук - не крик, не стон, а сорванный клекот, когда орать уже нечем, а молчать все равно не получается, - не спутаешь ни с чем. "Тихо!" - мужской голос, клекот сходит на нет, не сам - с присвистом носового дыхания. Ясно, рот зажали, причем ладонью.

Они там. Оба. И это и вправду Моро - или что-то ничуть не лучше. Но мальчик еще жив и даже в сознании. Может быть, ублюдок не продолжит, пока машина тут. Другой вариант - всполошится и убьет.

Красно-синий жук карабкается вверх по склону, люди в комбинезонах отрабатывают хлеб, водитель слушает двух "жучков" и поминает про себя все святцы и весь пантеон континента во всех известных ему вариантах. Этот урод там и занят был - понятно чем. Они, если верить звуку, в подвале дома, а лестница там, если верить чертежам - одна. Как ни крути, а для успешного штурма группе придется сделать несколько тысяч движений. Маньяку достаточно одного.

Алваро мучили угрызения совести: вот уже полчаса он предавался липкому и стыдному занятию. Упирался глазами в пасьянс. Не потому, что делать было нечего - в нынешней обстановке только пискни, что свободен, как нагрузят по уши. Просто окружающая нервотрепка вызывала ощущение, что он бежит сразу в четыре разные стороны с одинаковой скоростью, и хотелось если не свернуться клубком на диване, то хотя бы посидеть немного в дальнем полутемном углу. Собраться, согнать все четвертинки воедино, дождаться упругого щелчка, с которым они соединятся.

Окружающий хаос ежеминутно порождал самые разные структуры, объединял отделы и разных людей, смешивал на время какие-то привычные протоколы, а потом все опять растворялось, разваливалось, расползалось, чтобы сложиться в новые временные комбинации.

Вот пролетает мимо Ливия, сегодняшний координатор, и в одной руке у нее коммуникатор, в другой - телефонная трубка, на голове гарнитура, а на широкой ленте, упираясь в грудь, висит полураскрытый ноут. Всех средств связи ей не хватает, чтобы кого-то отыскать, но и оставлять средства на время беготни по этажу она не может. Ливия - просто прелесть, рук у нее восемь, голов четыре - и в каждой по два языка, и все это между собой не путается.