Оплеуха – лучшее средство от истерики, сказал себе Разумихин и тоже улыбнулся.

– Да, тебе лучше, это видно. Ишь, глаза-то блестят. А то ведь он, Авдотья Романовна, вы не поверите, еще недавно пластом лежал.

Дмитрию было невыразимо приятно обращаться к ней вот так, на совершенно естественном основании и называть по имени.

– Вы извините, Дмитрий Прокофьевич… Мы с Родей немного повздорили. Но у нас всегда так. Не успеем насмерть разругаться, как уж и помирились. Люблю я его очень, а он меня.

– Ты не ври, не ври, – сконфузился Раскольников. – Девичьи сантименты. – И вдруг неожиданно сказал. – Митька, ты хотел меня к своему сыщику вести. Пошли, что ли?

– А как же маменька? – ахнула Авдотья Романовна. – Я обещалась тебя привести, она ждет.

Родион Романович поморщился:

– Я… после к ней зайду. Надо дело одно закончить.

– Это верно, – поддержал его Разумихин. – Мы у родственника моего, которого ваш брат «сыщиком» обозвал, деньжонок подзаймем и Родион Романыча слегка приоденем. А то что ж его таким чучелом вашей матушке предъявлять? Она, пожалуй, напугается.

Это соображение, очевидно, показалось барышне резонным.

– Спасибо, что заботитесь о Роде, Дмитрий Прокофьевич, – ласково молвила она. – Вы только будьте с ним, хорошо? Мне отчего-то покойно, когда вы рядом.

Разумихин от удовольствия весь вспыхнул, а у Раскольникова удивленно приподнялись брови.

– Я сейчас провожу ее до дома, подниматься не буду, – сказал он. – Дуня, вы ведь на Вознесенском?

– Да, недалеко. Нам с маменькой Петр Петрович временно снял комнату, – ответила сестра, с особенной твердостью произнеся имя своего жениха.

Лицо брата покривилось.

– А твой сыщик где квартирует? – повернулся он к Разумихину.

– На Офицерской. Такой серый дом с зеленою крышей, знаешь? Порфирий во втором этаже, слева. Это, брат, славный парень, увидишь! Недоверчив, скептик, циник, надувать любит, то есть не надувать, а дурачить, но дело знает. Очень, очень желает с тобой познакомиться. Он, видишь ли…

– Встретимся через час у подъезда, – оборвал его Раскольников, вновь переходя от приподнятости к мрачности. – Поглядим, поглядим…

Последнее было произнесено едва слышно, себе под нос.

И приятели разошлись, каждый в свою сторону.

От угла Дмитрий обернулся, чтоб еще раз взглянуть на Авдотью Романовну. Она шла рядом со своим братом высокая, стройная, и что-то выговаривала ему, слегка придерживая за рукав. Раскольников дернул локтем, высвободился.

Вздохнув, Разумихин стал прикидывать, как бы с толком провести целый час свободного времени.

В назначенное время оба они сошлись перед домом Порфирия Петровича. Разумихин был хмур, Раскольников возбужден, и даже слишком.

Еще издали, завидев Дмитрия, он со смехом крикнул:

– Эй, Ромео! Что это ты, прихорошился, волоса расчесал?

– Ничего я не расчесывал, – попался на удочку Разумихин, хватаясь за волосы и краснея, отчего Родион Романович расхохотался еще пуще.

– Просто роза весенняя! И как это к тебе идет, если б ты знал! Ромео десяти вершков росту!

Взбешенный Дмитрий замахнулся на него кулачищем, но Раскольников, всё хохоча, увернулся и проскользнул в подъезд. Помедлив мгновение и сердито топнув ногой, Разумихин пошел следом.

В эту минуту к окну второго этажа подошли двое, Порфирий Петрович и Заметов.

– Пришел все-таки, – заметил первый. – Это он от куражу, от дерзости. Утвердиться перед собой хочет, после утрешнего припадка. Ну, и беспокойство, конечно. Понимает, что на подозрении. Или же совсем наоборот…

– Как это «наоборот»? – не понял Александр Григорьевич.

Пристав вздохнул.

– Никого не убивал, ни в чем не виноват. Просто нервный, взбалмошный мальчишка-с. В обморок давеча пал от духоты, по причине нездоровья, а мы тут с вами нагородили турусов на колесах. Сейчас пощупаем.

В прихожей тренькнул колокольчик.

Надворный советник, однако, и не подумал идти отпирать, а преспокойно зажег папиросу и затянулся дымом.

Заметов хотел идти сам, но пристав удержал его.

– Не надо-с. Там незаперто. Митя сам войдет. Я хочу поглядеть, как наш Р. Р. Р. в комнату прошествует, это важно-с. А вы, батенька Александр Григорьевич, вон туда сядьте, к столу. Будто бумагу казенную пишете. Вы мне здесь, после обморока, чрезвычайно нужны. Пишите себе, в разговор не вступайте, а только время от времени на объекта пристально так поглядывайте.

– Вот так? – сощурил глаза Заметов.

Порфирий Петрович пожевал губами.

– Или, знаете что, вы лучше вообще не смотрите. Будто его вовсе не существует. Да, это еще лучше-с.

Было слышно, как открылась дверь с лестницы – Разумихину надоело тянуть шнур звонка.

Послышался заливистый смех, потом сердитый возглас Дмитрия: «Фу, какая же ты свинья!» – и в комнаты шумно ввалились оба студента: один с совершенно опрокинутою и свирепою физиономией, другой с таким видом, будто изо всех сил сдерживается, чтобы не прыснуть. И не сдержался-таки – фыркнул.

По-медвежьи развернувшись к приятелю, Разумихин махнул кулаком и как раз попал по маленькому круглому столику, на котором стоял допитый стакан чаю. Все полетело и зазвенело.

– Да зачем же стулья-то ломать, господа, казне ведь убыток! – весело процитировал Порфирий Петрович из «Ревизора» и протянул руку знакомиться.

Ему вмиг сделалось ясно, что весь этот спектакль с легкомысленным и непринужденным явлением Раскольникова к лицу, ведущему на него охоту (чего студент после сцены в квартале не мог не понимать), рассчитан Родионом Романовичем заранее, и поневоле восхитился этакому мастерству.

Выслушав представление гостя и даже сам участвуя в милейшем, приязненном разговоре, Порфирий Петрович не спускал с Раскольникова глаз. Узор предстоящей беседы выстраивался сам собою.

Не скрывать, что всё знаю, определил надворный советник, а напротив сразу перейти к самому делу. Не к убийствам, потому что тут у меня ничего на него нет, и он это отлично знает, а к главному, к теорийке.

Чрезвычайно понравилось Порфирию Петровичу, что гость совсем не смотрит на хорошо знакомого ему Заметова, который превосходно справлялся с ролью – скрипел себе по бумаге и на студента даже не косился.

– Это сотрудник-с, переписывает один малозначительный документец, – небрежно пояснил пристав, усаживая молодых людей на диван и садясь сам на стул.

– Я этого господина, кажется, где-то видел, – так же небрежно обронил Раскольников. – Впрочем, могу и ошибаться.

– Это ничего-с, даже если и позабыли. Человечек самый обыкновенный, не чета вам-с, – доверительно прошептал ему Порфирий Петрович и подмигнул.

Внутри у него всё так и пело – эту часть своего ремесла, психологический поединок с преступником, надворный советник любил более всего. Да и, правду сказать, нечасто такого Раскольникова встретишь.

Намек про обыкновенного человечка Родион Романович отлично понял.

Ну-ка, обойдет или ринется? Пристав с любопытством разглядывал своего визави.

Ринулся, да по-бычачьи, рогами вперед.

– Это вы про ту мою статью сыронизировали? – откинулся на спинку Раскольников и сложил руки на груди. – Дмитрий мне сказывал, что вы ее прочли и желали со мною обсудить. Я-то к вам, собственно, не за тем явился. У меня часы в закладе остались, у процентщицы, которую убили третьего дня. Часы дрянь, но об отце память, хочу вернуть. Так вот я к вам по поводу часов… Но ежели угодно поговорить про мою статейку – отчего ж не поговорить. Я читателями не избалован, особенно такими… заинтересованными.

Очень надворному советнику понравилось, как было выговорено это последнее слово, даже поневоле залюбовался Родионом Романовичем. Крепкий орешек, ничего не скажешь. Но то-то и занятно.

С наслаждением выпустив струйку табачного дыма, Порфирий Петрович изготовился произвести следующую, чуть более тонкую атаку на собеседника, но здесь, черт бы его побрал совсем, снова зазвенел дверной колокольчик. Настойчиво, даже требовательно, так что уже через несколько секунд стало ясно – это не просто так, тут какая-то чрезвычайность.