Красин засмеялся.

– Знаете, Виктор, я подумал, что вы в детстве мечтали обо всех этих шхунах и Америке, как чеховские мальчики, и сейчас вам даже не верится, что это с вами случилось в действительности.

– Верно, – с неожиданной серьезностью сказал Виктор, – но еще больше мне не верится, что нынешний я – это я, Витька Горизонтов, «кухаркин сын»… Бывают такие минуты, Леонид Борисович…

– Они у всех бывают, – сказал, как бы подводя черту под этим «посторонним» разговором, Красин и придвинулся ближе к Виктору. – Через несколько дней вы отправитесь в Болгарию, в Варну. Там снаряжается судно с оружием для перегона на Кавказское побережье. Все уже почти готово, в декабре вы должны выйти.

– Что за судно? – деловито спросил Виктор.

– Яхта «Зара».

– Почему выбрали это время? В декабре на Черном море очень сильные штормы.

– Правильно, – кивнул Красин, – но ждать больше уже нельзя. «Зара» должна была быть готова еще летом, однако после Объединительного съезда меньшевистский ЦК прекратил всякую поддержку экспедиции. Только в последние месяцы нам удалось получить часть денег из берговского наследства и некоторые другие суммы. Сейчас все складывается удачно. Болгарские власти, во-первых, кое-как «смазаны», а во-вторых, они считают, что судно повезет оружие для армян в Турцию.

– Отчасти это и хорошо, что штормы, – задумчиво проговорил Виктор, – пограничная стража не любит в штормы болтаться по морю…

– Итак, Виктор, билет и паспорт вы получите в Москве. Выезжайте сразу же, без каких-либо задержек. В Варне вас встретит Камо. Вообще вам предстоит путешествие в приятном обществе. Завидую вам!

– Я сам себе завидую! – воскликнул Виктор, выдул с маху все пиво и встал. Глаза его блуждали уже по каким-то тайным бухтам, а рот улыбался.

«Вот дитя человеческое», – скрывая улыбку, подумал Красин и строго постучал пальцем по столу. – Только смотрите, Англичанин, без всяких штучек.

В дверях кабинета Виктор столкнулся с кем-то мокрым и взъерошенным. Заглянув под нахлобученный картуз, он ахнул – Николай Берг!

– Ты откуда, Колька? Пойдем, пойдем, – схватил он будущего родственника, стараясь закрыть спиной Красина.

– Он ко мне, – сказал Красин, и Берг, не произнеся ни слова, прошел мимо Горизонтова.

«Значит, Коля тоже, Коля, значит, тоже, – думал Виктор, весело вышагивая под тусклыми таммерфорсскими фонарями. – А ведь был позитивистом, либералом… Это неизбежно, что все стоящие парни идут к нам… Жалко Володю Мазурина, он бы наверняка в конце концов стал большевиком, я бы его сагитировал, как Митьку. И Митьку жалко, и Пашу жалко, а Лизу как жалко – слов нет… Ну ничего!» Ему было жаль погибших друзей, но в глубине души он не верил, что расстался с ними навсегда, он иногда ловил себя на мысли, что после революции они вновь встретятся все вместе. Мир для него был неисчерпаем.

И, кроме всего прочего, в мире этом, где одновременно метет пурга и хлещут тропические ливни, была у него Таня.

Она вздрогнула от далекого стука дверей. Особняк Бергов быстро приходил в упадок. Ранее гудевший десятками молодых голосов, теперь он был мрачен и пустынен. Из бывшей прислуги последней уехала с горькими слезами боевая подруга Сима. Увез ее в южные края повстречавшийся им на декабрьской демонстрации порт-артурец.

Таня, однако, не покидала дома и переговоры о продаже его вела вяло, неохотно. Может быть, ей тоже, как и Виктору, казалось, что когда-нибудь после революции она войдет, разрумянившаяся с улицы, и увидит у камина ораторствующего Павла и встретит, смеясь, строгий взгляд Лизы…

Николай после декабря почти и не был дома, два или три раза забегал за какими-то вещами, на вопросы не отвечал, непонятно, мгновенными вспышками, улыбался и был весь куда-то устремлен, куда-то вдаль.

Таня бродила одна по комнатам, сидела часами в истопленной библиотеке, тоска и тревога охватывали ее, и лишь мысли о Викторе, ожидание встреч с ним поднимали ее дух, она начинала улыбаться, задавать ему вопросы и отвечать за него. Потом в эту игру включался и некто третий, таинственный незнакомец, ибо Таня была беременна.

«Это невероятно! У меня будет ребенок», – думала она, разглядывая себя в зеркале.

Тепло было только наверху, в спальне, где Таня топила печь углем из котельной.

Однажды в двенадцатом часу ночи она услышала из спальни далекий стук входной двери.

«Витька! Витька вернулся из Финляндии!» – Она накинула шубку и полетела вниз, несмотря на то, что таинственный незнакомец выражал свое неудовольствие столь стремительным движением.

В гостиной под люстрой стояли четверо мужчин. Кто-то из них включил электричество, и сейчас тусклый из-за многомесячной пыли свет освещал их молодые и совершенно чужие лица. Один из них был в черном пальтеце, второй – в студенческой шинели, третий – в тулупе, четвертый – в меховой дошке.

– Что вам угодно, господа? – спросила Таня, остановившись на лестнице. Оба ее сердца колотились с бешеной силой. Полиция? Не похожи. Если полиция, то все равно ничего не найдут, ничего здесь нет, только «маузер» Виктора, а он в вентиляции… А вдруг они со мной как с Надей?.. Как они попали сюда? Дверь была заперта.

– Вы Татьяна Берг? – довольно приятным голосом спросила «доха». – Мы к вам.

– Как вы попали сюда?

– Это было нетрудно, – «шинель», «доха» и «тулуп» улыбнулись, а «черное пальто», не мигая, остановившимися глазами смотрело на Таню, и ей показалось знакомым это худое лицо со впалыми щеками, с кошачьими усиками и дальними, дальними огоньками безумства в запавших глазах.

– Прежде всего, не бойтесь, мы не из полиции, – сказала «доха». – Мы представители комитета революционной группы «Черный костер», анархисты. Мы знаем о заслугах вашего брата Павла перед русским освободительным движением и свято чтим его память. Теперь о деле. Вчера на заседании комитета мы приняли следующее решение: выдать вас, Татьяну Ивановну Берг, замуж за одного из наших людей и завладеть таким образом вашим имуществом. Надеюсь, вы согласны?

Таня, взявшая уже себя в руки, рассмеялась и покачала головой:

– Нет, не согласна.

– Да это и неважно! – вскричала «доха». – Главное, решение принято. Собирайтесь – вот ваш жених! – он подтолкнул вперед «черное пальто».

Таня, взглянув на кошачьи усики, расхохоталась еще пуще.

– А я вас уже где-то видела, жених!

В круглых его глазенках сверкала живая страдающая влага.

– Я был у вас, Татьяна Ивановна, с Виктором Николаевичем Горизонтовым и излагал вот в этой зале свою платформу.

– А! Правильно! Вас Витя тогда привел.

– Татьяна Ивановна, – Петунин, прижав ладонь с растопыренными пальцами к груди, шагнул вперед. – Только лишь святое дело революции толкнуло меня на брак с вами!

– Ну хватит этого вздора! – крикнула, осердившись, Таня. – Придумали тоже! Брак!

– Татьяна Ивановна, святой для меня памятью Виктора Николаевича клянусь! – взвизгнул вдруг Петунин. – Верьте…

– Как памятью? – Таня схватилась за перила. – Что вы говорите? Почему памятью?

– Виктор Николаевич погиб на моих глазах в геройской схватке с псами прогнившего режима.

Таня беззвучно упала на спину. Тело ее сползло на несколько ступенек вниз.

– Ну-ка, Огурчик, влей ей рому в рот, – деловито сказала «доха». – Ишь ты, какая слабонервная! – он протянул Петунину флягу, а сам вынул револьвер и встал возле лестницы, подбрасывая слегка его на ладони. Таня очнулась.

– Собирайтесь, Татьяна Ивановна, нам пора, экипаж на улице ждет, – говорит Митя.

– Куда пора? Что за бред? Что с Витей? Убирайтесь вон! Никуда я не поеду!

– Встать! – завопила вдруг «доха» и сунулась с пистолетом к самому лицу. – Свяжите ее, ребята, нечего церемониться. Извиняться будем потом.

– Татьяна Ивановна, придется вас связать, – бормотал Петунин, вытаскивая из кармана припасенную веревку. – Требование текущего момента. Потом вы поймете. Во имя счастья людского…