Красин посмотрел на идущего рядом, стучащего зонтом и улыбающегося своим мыслям Ленина и подумал, что это очень здорово, что состоялся III съезд и впереди теперь ясная цель и новый взлет борьбы, и замечательно то, что они поняли друг друга и он идет сейчас по Лондону рядом с человеком, который и принес партии эту ясность.

Ленин глянул искоса на прямого и стройного своего спутника в чуть сдвинутой набок шляпе и очень отчетливо вспомнил то, что говорил недавно Лядову:

– А все-таки большая умница наш Никитич, хорошо, что он с нами…

СОСТАВ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА ПАРТИИ,

ВЫБРАННОГО НА III СЪЕЗДЕ:

Ленин – ответственный редактор Центрального Органа и представитель ЦК за границей, Красин (Зимин) – ответственный техник, финансист и транспортер, Богданов (Максимов) – ответственный редактор и организатор всей литературной части ЦК в России, Рыков (Сергеев) и Постоловский (Михайлов) – заведуют партийно-организационной работой в России.

На случай большого провала кандидатами в ЦК назначались: Эссен (Бур), Румянцев (Шмидт) и Гусев. Любимов (Зоммер) и Бибиков (Клещ) выделены в помощь Красину.

Ленин осуществляет связь с ЦК через секретарей Бюро ЦК в России – Афанасьеву (Серафима) и Стасову (Абсолют).

Они шли по узкому переулку, который запирало белое в черном переплете карнизов и рам то ли старинное, то ли стилизованное под старину здание крупного магазина.

В витрине магазина Красин увидел галстуки, повязанные виндзорским узлом. Он остановился в некотором замешательстве. Цены были сумасшедшие для члена ЦК РСДРП, но вполне по плечу инженеру Красину.

– Если бы мы могли приодеть своих агентов, – вздохнул Красин. – Российский жандарм благоговеет перед белой манишкой, а на черную косоворотку сразу же делает стойку, как гончая.

Ленин прищурился и, отступив на полшага, осмотрел Красина с головы до ног, удовлетворенно усмехнулся.

– Скажите, Леонид Борисович, правда, что вы в Баку спасли во время шторма несколько человек? О вас рассказывали, что вы прямо в вашем комильфотном облачении бросились в бушующие волны и…

– А знаете, что о вас говорят партийцы на Кавказе, Владимир Ильич? Один из них уверял, что вы двух саженей росту, с длинными черными усами и креститесь четырехпудовой гирей.

Ленин захохотал, схватил Красина за пуговицу.

– Сознайтесь, сознайтесь, Леонид Борисович, спасали утопающих?

– Участвовал в спасении, – сказал Красин.

Ленин пуговицу отпустил.

– Хорошо, что вы сильный. Мы должны быть сильными. Кто знает, что нас ждет впереди. Физические упражнения – великая штука. Любой свободный час надо использовать для бега, плаванья, коньков, гимнастики…

– Помните Фауста? – улыбнулся Красин. – Готов продать душу черту за вечную молодость, а ведь об утренней гимнастике – ни слова!

Ленин усмехнулся:

– Это фольклорный Фауст. А у Гете речь идет не о молодости, а о познании жизни. «Суха, мой друг, теория везде, а древо жизни вечно зеленеет…» Вообще-то, – продолжал он с улыбкой, – утренняя гимнастика – вещь препротивная, но нужная. Согласны?

– Согласен.

Они вышли на респектабельную Риджент-стрит. Толпа здесь значительно отличалась от разношерстного месива Оксфорд-стрит. Тон тут безусловно задавали собаки, огромные, чинно выступающие лоснящиеся доги, колли и сенбернары, маленькие пушистые японки с бантиками, тибетские терьеры, пудели.

– Так вы отбываете завтра? – спросил Ленин.

– Да, в Виши. Морозов мне назначил там встречу.

– Что он за человек?

– Раздвоенный, мечущийся, может быть, даже больной. Умница высшего толка.

Между тем они вышли на Пиккадилли-серкус, маленькую площадь с золоченой статуей Эроса посредине, вокруг которой кружили экипажи и открытые автомобили с обитыми мягкой кожей сиденьями, напоминавшие коляски без лошадей.

Большие часы царили над площадью, а под ними была надпись: «Ginnes Time».

– Время: Гиннес, – сказал Ленин. – Видите, какая хитрая реклама под часами? Сколько бы ни указывали стрелки, всегда будет «время Гиннес», то есть время промочить глотку темным ирландским пивом «Гиннес».

– Я не прочь, – сказал Красин.

На Пиккадилли они зашли в обширное сумрачное помещение какого-то солидного паба с деревянными панелями и бронзовыми бра, с массивной, обитой медью и обтянутой кожей стойкой, над которой возвышался настоящий иконостас разномастных бутылок.

Они сели к столику в центре зала. Ленин вынул из кармана блокнот.

– Перед тем как проститься, Леонид Борисович, я хочу с вами еще раз поговорить о нашей «тайной» резолюции… вот это место… – он открыл блокнот.

Красин оглянулся – в пабе было пусто. Ленин коротко хохотнул.

– Вы часто оглядываетесь. Молодец. Конспиративные привычки у вас выработаны крепко. Впрочем, сейчас мы здесь совсем одни.

– Вот еще одна персона появилась, – Красин кивнул на забавного молодого субъекта смуглой окраски в ярком кашне вокруг шеи, похожего на обиженного индюка.

Субъект под взглядом Красина вдруг растерялся, поскользнулся, уронил стойку с газетами, шляпу, трость и в полном смятении ринулся в самый дальний угол зала.

– Вы скучаете по России, Владимир Ильич? – спросил Красин, глядя на массивный склонившийся к открытому блокноту лоб.

Не отрываясь от записей, Ленин коротко и сухо ответил «да», как бы закрывая перед Красиным некую дверку: мы, мол, с вами, батенька, еще мало вместе соли съели, чтобы задавать друг другу подобные вопросы. Красину стало неловко.

– Да, так вот именно это место, – отчеркнул ногтем Ленин.

Красин прочел отмеченное:

«…Принимая во внимание возможность того, что некоторые меньшевистские организации откажутся признать решения III съезда, съезд предлагает ЦК распускать такие организации и утверждать параллельные им, подчиняющиеся съезду организации, как комитеты, но лишь после того, как тщательным выяснением будет вполне установлено нежелание меньшевистских организаций и комитетов подчиниться партийной дисциплине…»

– Извините, Леонид Борисович, хоть вы и голосовали за эту резолюцию, – мягко сказал Ленин, – но, учитывая ваше «примиренческое» прошлое, я еще раз хочу обратить на нее ваше внимание. Убежден, пусть нас будет меньше, но мы должны быть твердыми и надо отказаться от болтовни…

Снова они шли вдвоем, теперь уже по Кенсингтон-роуд, и не смотрели больше на солнечные блики в витринах, на встречных дам и собак, вообще они забыли, что идут по Лондону в редкий для этого города солнечный день.

Вновь и вновь они обсуждали вопросы временного боевого соглашения с партией социалистов-революционеров, вопросы отношения к либералам, к крестьянскому движению…

«Да ну их к черту, – подумал тем временем субъект в ярком кашне. – Сколько можно плестись за ними? Все равно ничего не слышно».

Он кликнул кеб и через пятнадцать минут вошел в небольшое кафе на Стрэндс. Кафе было какое-то очень мягкое, покрытое стеганым плюшем – диванчики, пуфики, подушечки, и столь же мягким, стеганым, плюшевым казался толстый господин в углу, читавший «Панч». Это был глава русской заграничной агентурной службы коллежский советник Гартинг.

– Садитесь, «князь», – кивнул Гартинг и, вынув изо рта дешевую ямайскую сигару, выжидательно уставился цепкими рыжими глазами на субъекта в цветастом шарфе.

Тот фуфукнул носом, бубукнул, выдавив пухлыми губами желтенький пузырек, в глазах его появилась влага.

– Договаривались о закупке оружия в… в… в Японии, – пробормотал он.

– Только не врать! – оборвал его Гартинг. – Я полпути ехал за вами. Вы и на двадцать шагов к ним не приближались!

– Несколько раз приближался… – пролепетал «князь».

– О чем они говорили?

– Они смеялись, говорили о спорте, об уличных торговцах, о рыбе… В одном пабе они вынули какие-то бумаги, но я… но я в этот момент… упал… и…

– Все еще боитесь своих тифлисских дружков? – презрительно скривился Гартинг и пристукнул ладошкой по столу. – Ну-ну, еще заплачьте! Черт знает с кем приходится работать… – он вынул из портфеля конверт. – Сегодня же отправитесь обратно в Женеву и совершенно секретно передадите это письмо Георгию Аполлоновичу.