Через несколько минут в дверь командного пункта постучали, и агенты впустили Уайтекера. Он был горд и взволнован.

– Вы слышали, как мы говорили о других встречах? – спросил он Шепарда. – Мы не пропустили ни одной, обо всем поговорили.

– Отлично, Марк, – похлопал его Шепард по плечу. – Просто фантастика.

Каждое успешное федеральное уголовное дело – результат командного труда следствия и прокуратуры. Но согласие между ними бывает порой хрупким. Выполнив свою часть работы, агенты передают дело юристам, надеясь, что те забьют гол. Но до этого прокуроры выступают в роли критиков, подсказывая агентам, достаточно ли сильны их доказательства, чтобы выстоять в схватке, которая развернется в зале суда.

Поэтому для агентов передача следственных материалов в прокуратуру – момент наивысшего напряжения. Несколько дней агенты живут между небом и землей, переходя от надежды, что их похвалят за хорошую работу, к страху, что ее заклеймят как никчемную и вернут для дополнительного расследования.

Первое представление результатов расследования по делу АДМ было назначено на среду, 27 апреля. В это утро Робин Манн прибыла в спрингфилдский офис ФБР в сопровождении своего коллеги, юриста из антитрестовского отдела по имени Трейси Мирс. Обоим не терпелось познакомиться с аудио- и видеозаписями, о которых они столько слышали.

Через стеклянные двери они вошли в вестибюль здания, где их ждал Байрон Кадмор. Кадмор знал, что, по всей вероятности, он в последний раз принимает участие в этом расследовании, – по крайней мере, на этом этапе. Министр юстиции Дженет Рено, выполняя указание администрации Клинтона, уволила чуть ли не всех окружных прокуроров страны, в том числе и босса Кадмора. Накануне Кадмора привели к присяге на эту должность, и теперь он вряд ли сможет уделять много времени делу АДМ.

К прокурорам вышел Джон Хойт и проводил их в конференц-зал. Начальник спрингфилдского офиса Стаки отсутствует, объяснил он, но будет много других агентов.

Спустя несколько минут явились Шепард и Везеролл, а вслед за ними Пейсли. Агенты взволнованно поведали гостям о том, как идет расследование, и сказали, что им удалось привлечь к сотрудничеству высокопоставленный источник.

Манн несколько охладила их пыл.

– Иметь осведомителя, конечно, неплохо, – сказала она. – Но этого мало. Необходимы свидетели и документы, которые подтверждали бы все факты, которые мы собираемся представить суду. Тогда у нас будет крепкое антитрестовское дело.

Хойт не смолчал.

– Мы считаем, что это больше, чем просто антитрестовское дело, – бросил он. Затем, осознав, что его слова будут восприняты как невежливость, добавил: – Дело в том, что тут не только нарушение антитрестовских законов, а еще и препятствование отправлению правосудия, и промышленный шпионаж, и прочее. Мы полагаем, что тут неплохая перспектива для обвинения в рэкете или другом, не менее серьезном преступлении.

Манн не спорила. Законы об уголовной ответственности за рэкет были разработаны в 1970-е годы, когда правительство объявило войну организованной преступности, но в последнее время применялись в основном в делах с участием «белых воротничков». Закон давал право налагать арест на имущество предприятия, уличенного в преступной деятельности, – в данном случае имущество АДМ, – но процедура такого ареста была крайне сложна и допускалась лишь с одобрения высших органов власти. На этом этапе Манн не могла сказать ничего определенного.

Шепард и Везеролл рассказали о том, как АДМ осваивала производство лизина, и сообщили биографические данные их осведомителя. Манн почувствовала, что агенты осторожничают. Личность осведомителя была ей известна, и все же агенты не упоминали имени Уайтекера, предпочитая называть его «наш источник». Странно, подумала она.

Манн хотела встретиться с осведомителем лично, но агенты воспротивились, объяснив, что на преодоление сопротивления свидетеля у них ушло несколько месяцев и сотрудничать он стал лишь недавно, а вмешательство еще одного официального лица может снова его напугать. Манн неохотно согласилась подождать.

В заключение Шепард подошел к видеомагнитофону.

– Мы хотим показать вам отрывки из видеозаписи, сделанной на прошлой неделе в Чикаго с ведома одного из участников, – сказал он и пояснил, что это запись переговоров между источником, сидящим спиной к камере, и Ямамото.

Он включил видеомагнитофон и отступил в сторону, чтобы не мешать Манн. На экране возникло расплывчатое изображение человека. «Присаживайтесь, Масси», – сказал он.

Манн внимательно просматривала запись, время от времени делая пометки в блокноте. Через несколько минут она почувствовала, что речь Ямамото из-за сильного акцента трудно понять.

– Что он сказал? – переспросила она.

Шепард остановил пленку, повторил слова Ямамото и прокрутил фразу еще раз. Через пару минут Манн тяжело вздохнула.

– Остановите и прокрутите снова, – попросила она. – Я все же плохо понимаю его.

Шепард снова повторил сказанное на записи. Ему акцент Ямамото не мешал. Но, по мнению Манн, было важно, чтобы слова, записанные на пленке, могли понять не только агенты ФБР.

– Прямо не знаю… – сказала она. – Боюсь, у нас возникнут проблемы с присяжными. Очень трудно разобрать слова.

Кроме качества записи были и другие сложности. Чтобы осудить человека за сговор о ценах, присяжные должны убедиться, что сговор имел место. А тут собеседники спорили, но к соглашению не пришли. К тому же многие важные заявления делал Уайтекер, а японец лишь поддакивал ему. Адвокат может заявить, что Ямамото просто не понял собеседника. Фразы, изобличающие потенциального обвиняемого, должны прозвучать из его уст.

Атмосфера сгустилась. Агенты рассчитывали поразить Манн своими успехами, а в ответ услышали критику и указания на проблемы.

Оставив препирательства по поводу записи, перешли к другим аспектам дела. Агенты сообщили Манн, что на следующий день Уайтекер и Уилсон должны встретиться в Чикаго с двумя французами из европейских филиалов японской компании. Встреча состоится в ресторане, и сделать видеозапись нельзя, но Уайтекер принесет с собой несколько диктофонов. Манн попросила дать ей прослушать эти записи как можно скорее.

Беседа агентов с юристами завершилась к вечеру. Спускаясь вместе с Мирсом на лифте, Манн подумала, что дело выглядит многообещающим.

Агенты собрались в кабинете Хойта. Все были разочарованы. Вместо аплодисментов и криков «браво» они слышали лишь сомнения и критические замечания.

– М-да… – резюмировал Хойт. – Один большой пшик.

В то раннее утро 28 апреля на первом этаже декейтерского отеля «Бест вестерн Шелтон» не было никого. Уайтекер прошел по коридору и разыскал номер 143. Подойдя к двери, он оглянулся, проверяя, пусто ли в коридоре, и только после этого постучал. Шепард открыл дверь почти в ту же секунду.

– Ну, как дела? – спросил Уайтекер, едва войдя. – Я тороплюсь.

Он поздоровался с Томом Гиббонсом, которого в один из недавних вечеров знакомил с административным корпусом АДМ. Гиббонс, сидя на кровати, возился с каким-то электронным приспособлением. Уайтекер знал, что ему предстоит получить записывающее устройство, которое превосходит все, с чем он имел дело до сих пор. У Уилсона на этот день была назначена встреча с Филипом Ролье и Аленом Круи, сотрудниками европейских отделений «Адзиномото». Возможность услышать переговоры Уилсона с конкурентами представлялась впервые, и желательно было записать их слово в слово.

Шепард достал бритву и крем для бритья.

– Марк, – сказал он, – снимите рубашку.

– Да, конечно, – ответил Уайтекер, расстегивая пуговицы.

Шепард предупредил, что ему выдадут новый катушечный магнитофон, который называется «нательной „Нагрой“», потому что крепится на спине под рубашкой. От него на грудь протянут тонкие провода с микрофонами панорамного восприятия. «Награ» позволяет делать более качественные записи, чем кассетный диктофон. К тому же на груди микрофон будет меньше тереться о ткань, чем в кармане, а значит, шумов будет меньше. В отличие от кейса или ноутбука, магнитофон будет с Уайтекером везде, куда бы он ни пошел.