Ну и хитёр, рыжий лисёнок! И бровью не повёл, словно всю жизнь мне приказания отдавал. Ну, так уж и быть! Не стану я тебя выдавать. Пусть думает гостья наша, что ты в артели за старшего.

– Знамо дело, – отвечаю. – Когда ж это я не справлялся?!

Но обмануть Дину оказалось делом не лёгким. Посмотрела она на меня, на Севку и, как бы сама себе, сказала:

– Ах, вот, значит, кто из них мастер!

И после того о Севке уже не вспоминала. Села напротив меня на лавочку и молча за работой моей наблюдала. Только и слышно было, как обиженно сопит у неё за спиной забытый ухажёр.

Я нашу гостью понапрасну томить не стал. Быстро всё в порядок привёл и даже от себя гостинец прибавил. Уж больно жалко её стало. Живёт одна, на чужой стороне. От родителей и подружек вдалеке. Скучно ей здесь, поди. Вот и нашептал я ей на гребень наговор особый, позволяющий птичий язык понимать. Никто меня ему не учил, своим умом ещё в бурсе додумался. Очень уж мне тогда любопытно было, о чём меж собой пичужки малые переговариваются. Пусть теперь и Дина тем потешится. Только ей я ничего про то не сказал. Нежданная радость вдвое приятней.

Денег с неё за работу мы, понятно, не взяли. Тут уж у нас с напарником разногласий не было. А на прощанье гостья поклонилась нам поясно и сказала:

– Ну, спасибо вам, добры молодцы, за заботу. Позволит Дажьбог, ещё свидимся.

– А где ж оно случится, свидание-то? – спросил Севка, в душе которого обида боролась с надеждой. – Как найти тебя, красна девица?

– Кто захочет – найдёт, – загадочно ответила она и, выходя из избы, опять на меня посмотрела.

Вроде бы ничего и не сказала. Так, улыбнулась одними глазами. Но в груди моей вдруг сладко защемило, и не жалел я нисколько ни о бесплатной работе, ни о подарке тайном.

Тут вернулась домой бабка Милонега и всё испортила.

– Что это мавка в моей избе делала? – встревоженно спросила нас хозяйка.

– Кто? – дружно переспросили мы.

– Мавка – сиречь, дева морская, русалка, – объяснила бабка. – Да вы что, соколики, русалок никогда не видели?

– Бабушка, а чем они занимаются, мавки те?

– Про ту, что здесь была, врать не буду. Впервой её вижу. А вообще, в городе о них разное говорят. Не всему и верить следует. Скажу только о том, что сама видела. В баню они ходить любят. Там в тёплой воде вдоволь поплескаться можно. После в цирюльню наведываются – причёски завивают и ногти холят. А ещё лекарей тролльих часто посещают. Те им всё тело белое руками наминают, дабы лишний жир изнутри выгнать. У них ведь, у мавок, считается – чем девка тощее, тем, значит, краше. Эвон как!

Ещё они в лавках одёжных собираются и друг перед дружкой нарядами щеголяют. Хороводы свои русалочьи часто водят. Про иное, чего сама не проверяла, лучше умолчу. Чтобы вас зазря не смущать. А вот чтобы кто из них трудился где – нет, такого не слышала.

А что самое неладное – наши старгородские девки стали с них пример брать. Себя голодом истощают, нарды чудные шьют, ногти красят. Ну, и работать, конечно не желают.

Она покачала головой и дальше обращалась почему-то только ко мне:

– Ох, Емелюшка, выбросил бы ты её из головы. Опасные они, мавки-то. Вроде и зла не желают, но и радости никому ещё не приносили. Сколько молодцев старогородских через них погибель свою нашли! Заморочит мавка парню голову, уведёт за собой в окиян-море синее, и поминай, как звали. Ты уж, сынок, послушай меня, старую. Чуром-заступником тебя заклинаю – и думать о ней не моги! Пропадёшь ни за что. Понял ли?

Бабка Милонега посмотрела на меня, убедилась, что ничегошеньки я не понял, ещё раз покачала головой и ушла к себе в спаленку.

После мы бесед о прекрасной нашей гостье не затевали, но бабка ко мне ещё с неделю приглядывалась. А я, как умел, подозрения её от себя отводил. Стоит ли объяснять, что черноволосую синеглазую Дину я не забыл и на новую встречу надеялся.

Да и Севка, видать, тоже. О русалке мы и с ним больше ни разу не говорили. Но лишь потому, что не желали друг перед другом мечты свои потаённые раскрывать. Но с того памятного дня Севка за науку-то и взялся. Не иначе, досадно ему стало, что его за неумеху приняли, не способного чары волховские навести. Решил он при новой встрече Дину своим искусством поразить.

И занимался дружок мой, мало сказать – со старанием. Со злым упорством. Да так, что через неделю-другую наговоры у него получаться стали. Пусть самые простые, через два раза на третий, но получались. Правда, Севке этого мало было. Он хотел непременно меня превзойти. И невдомёк было глупому, что ему от Сварога свой особый дар положен. Лучше него никто чужие чары распознать не умел.

Через это его умение мы себе после неприятности и нажили. Но это я уже вперёд забегаю. А пока – обо всём по порядку…

Окончательно поняли мы, что признали в нас слободские истинных мастеров, когда в избу заявился дед Радим – первейший в Ведьминой слободе самогонщик. Нет, вы не подумайте чего зазорного! Не зелье дурманящее дед гнал. Совсем иным он промышлял.

Я уже говорил раз про живую воду – вещь в любом чародействе крайне необходимую. У нас в Беловодье с ней никаких трудностей не случалось. Из-под Гром-Камня ключ бьёт. Подходи к нему спокойно и набирай воды, сколько тебе потребно. Хоть и убеждал заезжий столичный волхв, дескать, не хороша у нас живая вода, чистоты должной в ней нет, простой народ ею пользовался и нахваливал.

Иначе в Старгороде. В заповедной роще Индрика-Зверя тоже животворный источник из сырой земли вытекает. Только роща эта ещё прежним князем боярскому роду Тыриных-Заховайских за услуги Отечеству в вечную собственность отдана. И никого те бояре к источнику не подпускают. А живую воду в город купцы иноземные привозят и за немалую цену продают – по пять гривен за ведро. Притом, что добрый конь лишь чуточку дороже стоит – семь-восемь гривен, а корова – и вовсе дешевле. Кто ж такую цену осилит? Только сам Великий Князь. Но с ним-то как раз Тырины своей водой делятся без скупости.

А волховать в Старгороде издревле привыкли не раз в месяц по большим праздникам, а каждый день. И что ж теперь – всему городу по миру пойти или вовсе от чародейства отказаться? Вот и приноровились старгородские умельцы с помощью хитроумных устройств из обычной водицы живую добывать. Слабенькая получается водичка, в пять раз больше приходится её на каждую ворожбу изводить. Так ведь и стоит она у кого – три шеляга за ведро, а у деда Радима – и вовсе два. Как ни считай, всё дешевле выходит, чем на торжище покупать.

Радим, хоть и продавал свою воду по меньшей цене, чем остальные, в накладе не оставался. Потому как в его приборе чан был куда вместительней, чем у прочих умельцев. А значит, и производил больше. К тому же, товар свой осмотрительный дед сбывал только людям проверенным, которые языком трепать понапрасну не станут. Спокойствие дороже прибытка.

И вот теперь сей сосуд чудодейственный у деда Радима поломался. Заливаешь в него обычную водицу – и обратно такая же выходит. Совсем опечалился дед. И ему ущерб немалый, и слободским без его самогона тяжко. Уж он и сам голову ломал, и других самогонщиков в избу приводил – никак поломку не определить. От отчаяния он к нам и пришёл.

Вернее, не к нам, а всё ж таки к бабке Милонеге. С её слов мы о дедовом лихе (а по правде сказать, так и о промысле его тайном) и узнали. Сам дед Радим бить челом безусым отрокам посчитал невместным и в нашу сторону даже глазом не повёл.

– Вы уж, сынки, не серчайте на него! – увещевала нас после хозяйка. – Дуреют мужики к старости. Гордость беспричинная мешает им добрым людям поклониться. Кабы одному Радиму то было надобно, я бы вас, соколики, и не беспокоила. А тут – всей слободе услужение окажете.

Переживала наша бабуля напрасно. Мы отказываться и не помышляли, а лишь порадовались заданию многотрудному. Порешили идти к деду всей артелью. Без бабки Милонеги зловредный старик нас и на порог не пустит. Да и мне при ней думается легче, покойнее. Могла бабка и советом помочь дельным. Что ни говори, а ведьма она была искуснейшая.