Особенно нелегко Сысою пришлось. Он всё ещё бежал следом, громко сопя и прихрамывая, но с каждым шагом отставал всё сильнее. Бородатый Пахом оказался не только ловчей, но и выносливей. А может быть, просто упрямей. Он за мной версты три в непролазной чаще мчался, но всё, чего он добиться сумел – это на болото меня загнать.

Как раз тут я от него и оторвался. Я-то лёгкий, меня трясина выдержит. А Пахом – хоть и худой, а всё ж таки взрослый, здоровый мужик. Он потоптался немного у края болота, глядя, как я без труда с кочки на кочку перескакиваю там, где он сам и со слегой ступить не решился бы, и повернул назад.

И правильно сделал, я вам скажу! Даже мне в хляби той порой несладко приходилось. А ведь мы, Беловодские к болотам привычны. Таких топей лесных, как у нас, нигде в мире нет. Разве что в Севкином Семиреченске.

Вот ведь нашёл время про дружка бывшего вспоминать! Если так уж тоскливо без него, отложи воспоминания до более удобного случая. А сейчас нужно на твёрдую землю выбираться. Ты бы ещё о русалке своей задумался!.. А что, всё правильно – болото, вода, русалки. Или всё-таки в стоячей воде они не живут? А кто живёт? Водяные? А может, утопленники? Точно, матушка рассказывала – они путников за ноги хватают и на глубину утаскивают. Оттого их всё больше и становится.

Ой, что-то сапог глубоко в трясину ушёл! Не схватила ли меня чья-нибудь рука костлявая? Мокошь-заступница, зачем же я в такое место гиблое полез-то?!

Вслед за мгновенным испугом прояснение сознания пришло. Да, здорово измотала меня беготня по болотам! Мало того, что сам с собой говорить начал, так при этом ещё и такую чепуху нёс! Если я в скором времени на суше не окажусь, то могу и совсем разум потерять и навсегда в той трясине остаться.

Сказано – сделано. Только сказано быстро было, а твёрдую землю под ногами я почувствовал лишь много позже полудня. Ко всем бедам в придачу ещё и клубок мой куда-то затерялся. Может, отстал по дороге, или в трясину угодил. А возможно, решил он, что задачу свою выполнил. Из терема княжеского меня вывел, от погони уберёг. А дальше, друг Емеля, сам выкручивайся. Ну, что ж, и на том спасибо! Хотя с клубочком путеводным я бы из болта этого куда скорее выбрался.

И напрасно я к нему так пренебрежительно отнёсся. Хорошее болото. Настоящее, большее, топкое. Один ворот рубахи на мне сухим и остался. Да и то не сухим, а насквозь пропотевшим. Потому как напрыгался я по кочкам изрядно. Хорошо ещё сапоги свои в трясине не оставил, и то удача необыкновенная. Вот только больно тяжелы они стали. Как будто не воды, а свинца я в них зачерпнул.

Ну, ничего, вон до того бугорочка сухого, мхом заросшего, доберусь и там передохну. Сапоги сниму, воду из них вылью. Хорошо бы ещё костерок развести, да обсушиться. Но вот беда, огнива я с собой не прихватил. Не собирался я сегодня в лес как-то.

Ой, да что ж это делается, Сварог-заступник! Облюбованный мной пригорок и с громким криком на меня бросился:

– Држи ево, мать вою рстак! Неча плес нашму шасть!

Следом из-за деревьев ещё две моховых горы выбежали. Именно – выбежали. Потому что успел я у них ноги разглядеть. Кроме того, диковинные созданья наверняка ещё глаза, рот и руки имели. Очень сильные руки. Это я уяснил, когда они меня легко и быстро скрутили и в вглубь леса поволокли.

– Ппалсь, глубчик! Буш знать, ёнть, к безпрос в древн бор збирац! – приговаривали моховые чудища, тычками в спину мне дорогу показывая.

Так и продолжалось, покуда мы к большому холму, кустами можжевеловыми почти до самой вершины заросшему, не вышли. Всё подножье его какими-то норами и пещерами было изрыто. Будто очутился я на обрывистом речном берегу, ласточкиными гнёздами усеянном. А чуть в стороне под вязами столетними виднелись совсем уж обыкновенные землянки, по самые окна в траве укрытые. Из каждой из них такие же косматые существа, большие и совсем крошечные, вероятно – детёныши, к нам сбегались.

– Эвн, глянь, кво пймали! Ща старста прдёт, рзберёц! – кричали они и на меня лапами своими показывали.

Что-то в их облике и говоре трескучем было знакомое, вернее сказать – припоминаемое. Особенно словечко это – "ёнть". Где-то я его уже слышал, причём, не так давно. Ну, конечно же! Дед Радим, Старогородский самогонщик так говаривал. И выглядел старик схоже. Может, и не таким заросшим был, но тоже пень лесной напоминал. Не иначе, как его соплеменников-лешаков я теперь и повстречал.

Вот, значит, где я очутился! Древний бор. Заповедный лес, в тридцати верстах на запад от Старгорода начало берущий и неизвестно до каких пределов простирающийся. Потому и неизвестно, что человеку обыкновенному вход сюда заказан. По старинному договору, первым Лукоморским князем с лешаками заключённому, Древний бор им одним безраздельно и на вечные времена принадлежит. И никто к нему без дозволения старосты лешачьего близко подойти не в праве.

А я, стало быть, подошёл и договор сей нарушил. И ждёт меня теперь кара суровая. Жаль только, не удосужился я у бабки Милонеги выяснить, какие у них, у лешаков за это наказания предусмотрены. Розгами высекут, или опять в подземелье посадят? Так ведь, родные мои, я ж не нарочно! Я ж от погони спасался. Да и не ведал я, по чьей земле хожу!

Я схватился за руку одного из подошедших, самого бородатого, рослого и крепкого, более всех прочих, однако, на человека похожего, и обо всём этом подробно ему доложил. А рассказ свой слёзной просьбой завершил:

– Дяденька, отпустите меня! Велесом – лесным хозяином клянусь, я ничего злого не замышлял!

Лешак, (как оказалось, он и был здесь за старосту), на меня посмотрел недоверчиво. Говорил он почище остальных, хотя в сравнении с ним тот же дед Радим княжеским глашатаем покажется. А уж когда староста горячился, (а как тут не волноваться, когда уже пятого нарушителя за месяц отловили), так же, как и все лешаки, слова проглатывал:

– Дк, мил чек, все вы одно грить – зплутал, д не знал, д боль не буд! А птом глядь – чрез месц опять он ж ппалсь, муху ёму в ухо!

– Нет, дяденька, я не такой, – продолжал я его убеждать и решил, как мне казалось, самый веский довод привести. – Я ваши порядки уважаю. У меня даже в городе знакомый лешак имеется – Радим Берендеич.

Зря, ой, зря, я про него вспомнил! Староста прямо подскочил, будто ужаленный, про деда услышав:

– Ты имя эт, дрын чрез тын, в нашм бору не вспминай! Нет боль таков лешка! Не знам ево и знать не хтим!

– Отчего ж вы его так не любите? – удивился я и тут же сам вспомнил, что бабка Милонега мне о лешаке рассказывала.

– Дк чво ж нам, полено до колена, целовац с ним штоль? – проворчал лешак. – Ён ж всё племя наш предл.

И он, всё так же речь свою приговорками прореживая, о причинах своей нелюбви к Радиму поведал. А остальные лешаки вокруг нас на корточках расселись и молча головами кивали, рассказ вождя своего подтверждая.

Знаете, я лучше своими словами перескажу. И мне язык лишний раз ломать не охота, и вам понятней будет. Уж больно заковыристо староста изъяснялся! Половину слов я скорее угадал, чем расслышал. Значит, вот как дело было:

Тому уж лет пятнадцать назад в Древнем бору, на Горелой поляне внезапно люди объявились. Две дюжины молодых, сильных парней, а может, и того боле. И сразу, никого не спросясь, принялись деревья рубить, частокол городить, да избу строить. Слыханное ли дело? Испокон веков никто так открыто древний договор не нарушал.

Собрались было лешаки пришельцев прогнать, но те мечи булатные из ножен повынимали и кичливо заявили – не вашего ума это дело. Им-де сам великий князь разрешение дал, и только перед ним-кормильцем будут они ответ держать. А если кто помешать дерзнёт, скоро в лесу вся дружина княжеская появится. Так что, идите-ка вы, пеньки болотные, восвояси и радуйтесь, что не весь Древний бор у вас отобрали.