А потом, не знаю уж, как такое и случилось, а только свет в глазах моих померк вдруг. Стыдно признаться, но уж что было, то было. Обморок со мной случился, словно с барышней какой кисейной. Может, от голода это, или оттого, что воздуха не хватило. Но сознание я на мгновение потерял.

А из беспамятства меня голос знакомый вывел:

– Тю! Емеля, бис тобе у лопатку! Как же тебя сюда занесло? Вставай, хлопче, застудишься! Да открой глаза-то, не бойся – не съем!

Глаза я, понятное дело, открыл, но поверить им спервоначала не решился, как до того и ушам своим. Но видение не рассыпалось, даже когда я дав раза себя ущипнул. Тарас Будилихо, мой старогородский знакомец! Вот так встреча!

– Да как же ты… да я же… – попытался я радость и изумление своё выразить, но так ничего внятного сказать и не смог. Лишь на шее у него повис и разрыдался, будто дитя малое.

Срам, конечно, что и говорить. А ещё стыднее, что обниматься к мужику голому полез. Одежды-то ведь на Тарасе, только что из медведя оборотившемся, никакой не было. Но меня в ту пору приличия не заботили. Я ж совсем было к лютой смерти изготовился, а теперь – словно родился заново. Да и Будилихо ни о чём таком не задумывался, лишь растерянно по спине меня похлопывал, да приговаривал:

– Да будет тебе, хлопче, будет! Пойдём, у меня тут неподалёку избушка есть, там мне всё и расскажешь.

– А эти… лешаки нас не тронут? – сквозь слёзы спросил я.

– Лешаки? Нет, куда там! Они меня пуще гнева Перуньего страшатся. – Тарас довольно рассмеялся. – Я же каждый год в лесу ихнем так буяню. Они теперь до утра носа из землянок своих не покажут.

Слова богатыря меня малость успокоили, и я дорогой все свои злоключения ему пересказал. И про воеводу, и про тайну его, и про питомник, где василисков разводят. Только о Дине не словом не обмолвился. Моя это боль, нечего её на чужие плечи перекладывать!

Тарас меня слушал внимательно. Охал, изумлялся, переспрашивал. Но поступков моих никак не оценивал, лишь мрачнел всё больше. Да и воеводу осуждать не спешил. Впрочем, я того и не очень желал. Мне просто душу излить было нужно. Слишком уж много всего со мной за эти дни приключилось, и не мог я больше переживания те в себе носить. А уж лучшего слушателя, чем Будилихо, во всём Лукоморье вряд ли сыщешь.

Так за разговором мы две версты отшагали и к избушке неприметной пришли. Войдя в дом, Тарас первым делом оделся, потом ужин немудрёный приготовил, сам поел и меня накормил. А тут уже и темнеть начало. Вот он меня на свою лежанку спать и отправил:

– Отдыхай, бедолага! – как-то совсем по-отечески сказал он мне. – Умаялся, поди, за день. А утром решим, что с тобой дальше делать.

Я спорить не стал, растянулся на мягкой перине и тут же задремал, даже не подумав о том, что самому Тарасу не слаще моего эти дни приходилось. А может, и хуже гораздо. Не был я никогда оборотнем, не знаю.

Спал я беспокойно. Отвратительно, надо признать спал. Таких ярких, подробных и продолжительных кошмаров мне уже давненько видеть не приходилось. Не удивительно, что сон свой я целиком почти запомнил.

Первым делом очутился я в сытном ряду на слободском торжище и возле лавки со сладостями нос к носу с воеводою столкнулся. Увидев меня, Ярополк Судиславич вдруг затрясся и на глазах у всего честного народа принялся василиском оборачиваться. Не дожидаясь, пока у него змеиный хвост, чешуя и клюв отрастут, я со всех ног прочь кинулся. Но куда бы я ни сворачивал, во след мне холодный, замогильный голос воеводы летел:

– Стой, Емеля! Обернись и в глаза мои посмотри!

Я знал, что слушаться его нельзя, но какая-то сила упорно мою голову назад поворачивала. В последнюю секунду успевая отвести глаза от убийственного взгляда василискова, я продолжал петлять между лавками. А за спиной у меня тяжёлые шаги чудовища грохотали.

"Отчего же так тихо вокруг? – не сбавляя шага, подумал я. – Почему никто не кричит и не убегает вместе со мной?"

После ещё одного поворота причина всеобщего молчания объяснилась. Видимо, я успел сделать круг по торжищу и вновь в сытном ряду оказался. Здесь по-прежнему было многолюдно, но ни один из торговцев не пытался нахваливать свой товар, а покупатели не старались попробовать его на вкус. Все стояли неподвижно, как… окаменевшие?!

Ошеломлённый таким ужасным открытием, я на миг перестал за дорогой следить и тут же пребольно с кем-то столкнулся. Упал, измазал в грязи новую рубаху и оглянулся на того, кто так несчастливо мне дорогу заступил. И если бы уже не лежал на земле, там же от ужаса и отчаяния оказался бы. Передо мной, наполовину засунув в кошёлку свежекупленный калач, стояла моя хозяйка, бабка Милонега. Каменная, если кто ещё не догадался. Стояла и улыбалась навеки застывшей улыбкой.

Не знаю, как пережил бы я такое потрясение, но тут, к счастью для рассудка моего, первая часть сна оборвалась.

Следующее видение. Огороженная частоколом поляна в Древнем бору, мне уже знакомая. Правда, раньше я её издали видел, а теперь внутри изгороди очутился. Рядом со мной косматые лешаки растерянно в кучку жмутся. Перепуганы они настолько, что даже трескотню свою малопонятную прекратили. И было с чего оробеть! Вокруг них, тяжело ступая и внимательно оглядывая каждого тусклыми, серыми, немигающими глазами, с кнутами в руках гороподобные волоты бродят. И я догадываюсь, кого они ищут. Меня, кого же ещё! А чуть в стороне с магическим кристаллом в руках Севка стоит, в глубину камня смотрит и приговаривает:

– Ищите, где-то здесь он должен быть!

А с небес на всё это беззаконие великий бог Сварог, ликом князя Владимира напоминающий, со вздохами взирает и приговаривает:

– Ох, как тут у вас не ладно! Надо бы всё исправить.

А сам с места не двинется и перстом единым не пошевелит.

А я на самом виду стою, ни кустика какого, ни ямки, чтобы схорониться, рядом нет. Сейчас заметят меня и всё! Через ограду мне не перебраться. Хоть бы среди лешаков затеряться, что ли?

Подбегаю я к толпе лесных обитателей и пытаюсь в самую середину её пролезть. А дед Радим, (как он-то здесь оказался?!), меня не пускает и ехидно этак приговаривает:

– Ты, паря, когда дньгу с мня брал, не пряталсь, дк и теперь, ёнть, не стесняйсь! Чо зслужил, то и в кошель пложил.

И выталкивает меня прямо перед неспешно обходящим толпу пленников волотом. А тот под ноги не смотрит, меня по сторонам выискивает. Вот он делает ещё шаг, и огромная, покрытая трещинами пятка приближается к моей голове. А я не в силах не то, что сдвинуться с места, но даже закричать.

Потом наступила темнота. Конец второй части.

Ёще в моём сне была наша изба в Беловодье. В углу три чернобородых упыря хлещут плетьми батюшку моего, верёвками к лавке привязанного. При каждом ударе он вздрагивает всею окровавленной спиной, но молчит упрямо, ничего мучителям своим не говоря. А у окна за столом купец Скоробогатов, Тарас Будилихо и русалка Дина преспокойно сидят, попивают чай, играют в дурня и лениво за поркой наблюдают. А купец ещё и упырей поучает:

– Бейте сильней! Всё он знает, просто сына выдавать не хочет!

Тут уж я не сдержался. Чтобы у меня на глазах над родителем там измывались? Не бывать тому! Я закричал, нет, скорее, зарычал во всё горло, кинулся батюшке на выручку… и проснулся.

Уже рассвело. В лесу вовсю птицы щебетали. В окно первый нерешительный луч солнца пробивался. У стола, словно в продолжение сна, стоял Тарас и в чашку себе из самовара чай подливал. А рядом на лавке спиной ко мне сидел какой-то человек в дорогом алом кафтане и тоже чайком баловался. К скамье той возле его ног тросточка была приставлена. Знакомая такая, кленовая, с узором травяным.