Но сначала я новое заклятье на дверь наложил. Неказистое и на прежнее не сильно похожее. Однако погоню оно хоть ненадолго должно задержать. Да и дверь запертая не так бросаться в глаза будет.

Жаль только, почти всю воду живую на наговор извести пришлось. Совсем капелька на самый крайний случай осталась. Ну да, чему быть, того не миновать! Несите меня ноженьки резвые!

Путь мой пролегал всё прямо, да прямо с поворотами не частыми и плавными. Нитка в руке время от времени подёргивалась – клубок катился вперёд без остановок. По сторонам в полутьме глазеть – развлечение не великое. Так что от дум невесёлых меня ничто не отвлекало.

О Дине я старался не вспоминать. Как-нибудь потом, когда всё утрясётся, со своими чувствами разберусь. Севка? Предателем я его посчитать не мог. Всё по честному. У него своя дорога, у меня – своя. Но и другом мне быть он отныне перестал. Так, знакомец. О ком я действительно беспокоился, так это о бабке Милонеге. Но ничем помочь я ей боле не смогу. Самому бы уцелеть! Вот и выходит, что остался я на белом свете один-одинёшенек.

Не считая, конечно, батюшки моего, Гордея Любимовича. Но и к дому отчему тропку мне теперь позабыть придётся. Там меня уж точно поджидать будут. Если раньше где-нибудь не изловят. Да и неизвестно ещё, куда меня мой проводник проворный заведёт?

Вёрст пятнадцать я уже отмахал, словно олень молодой. По пути два-три раза останавливался, чтобы дух перевести. Клубок, до конца размотавшись, скручивался обратно и всё время привала возле меня призывно подпрыгивал, уговаривал дальше двигаться. И мне правоту его признавать приходилось. Пока есть силы, надо бежать. Воевода со мной не в бирюльки играть собирался.

Да, умом-то я всё это понимал. Но ноги мои всё больше тяжестью наливались, останавливаться для отдыха приходилось всё чаще, а расстояние, за один переход преодолеваемое, укорачивалось. На третьем привале я по неосторожности факел загасил. А разжечь его снова нечем было. Ну и ладно, зато бежать легче станет. Не нужно деревяшку эту с собой тащить. А к темноте я уже привыкать начал.

Какое-то время я и впрямь облегчение чувствовал. Но усталость своё всё одно взяла, разве что чуть позже. В конце концов, я начал отсчитывать шаги, пройдённые без остановки. Две тысячи, полторы, тысяча двести, тысяча, восемьсот…

Всё, не могу я дальше бежать! Ноги подкашиваются. Сердце в груди прыгает, словно от быстрого бега с места своего законного соскочило. Во рту пересохло, хоть последнюю каплю водицы живой туда выливай. Есть хочу, пить хочу, а больше всего – прилечь где-нибудь в сторонке и уснуть. И пропади всё пропадом! Лучше смерть, чем такое над собой истязательство!

Словно угадав мои мысли, клубок вдруг остановился и в какое-то боковое ответвление юркнул. Потом воротился, пару саженей вперёд прокатился и вернулся в укрытие. Я стоял, судорожно воздух глотая, и никак в толк не мог взять, чего он от меня добивается. Лишь когда он третий раз это упражнение проделал, я, наконец, догадался. Следы замести надобно! Пусть думают преследователи, будто я дальше по ходу подземному побежал.

Ну, это дело нехитрое! Водицы волшебной жалко, да чего уж там! Случай и в самом деле крайний. Если я сейчас хоть малость самую не вздремну, меня и ребёнок малый без труда поймает.

Долго ли я спал, определить не берусь. Но, наверное, не слишком. Потому как отдохнувшим я себя не почувствовал. Всё тело моё затекло и какие-либо движения совершать наотрез отказывалось. Вдобавок, пересохший язык помещался теперь во рту с превеликим трудом, а звенящая пустота желудка недвусмысленно на необходимость завтрака намекала. И всех троих я вынужден был жестоко разочаровать.

Утешало лишь одно – клубок путеводный по-прежнему рядом со мной находился. А иных, менее приятных соседей не наблюдалось. Собственно, клубок меня в чувство и привёл, уже продолжительное время по груди моей прыгая. Да понял я, понял! Чего ж тут непонятного?! Уже встаю.

Поразмыслив, я решил из закутка своего в главный ход не выбираться. Как знать, возможно, воевода уже выслал погоню, и она успела даже моё убежище миновать? В таком случае идти ей навстречу было бы глупостью непростительной. Лучше я боковой ход разведаю. В нём-то недругов точно быть не может. Не смогли бы они в такой тесноте на меня не наткнуться.

Клубок, похоже, моё мнение разделял и сам меня в ту сторону потянул. А следом и я свои ноги усталые потащил.

Шагов через двести ход начал ощутимо вверх подниматься, а немного позже, за поворотом я смог подъём тот даже разглядеть. Откуда-то сверху и спереди в подземелье слабый солнечный свет проникал. И воздух здесь был уже не таким застоявшимся, как в месте ночлега моего. Определённо, где-то поблизости выход находился.

Как вскоре выяснилось, не один, а целых три. Ход заканчивался небольшой пещерой, несомненно, уже человеческими руками выкопанной. Свод её упорами из брёвен укреплён был, стены щитами плетёными обложены, а в трёх углах различных земляные ступени вверх уходили.

Проводник мой самую крутую из лестниц для подъёма выбрал, а сам я не в том состоянии находился, чтобы споры с ним затевать. Мне просто после ночи, под землёй проведённой, очень на солнышко ясное поглядеть хотелось. На небо голубое, да на травку зелёную. А если где-то неподалёку ещё и колодец отыщется, или ручеёк какой, (да хоть лужа обыкновенная!), счастье моё и вовсе безграничным станет.

Но первым, что я на воздухе вольном увидал, крепкий и высокий частокол оказался. По правде сказать, такая неожиданность весьма кстати пришлась, поскольку мысли мои сразу в порядок привела. Ограду обычно ставят там, где что-то охранять надобно. А значит, где-нибудь возле частокола обязательно и охранники отыщутся. И раз уж добрался я сюда по подземному ходу, с ведома князя Лукоморского выкопанному, то следует ожидать, что люди те княжьими слугами окажутся. Так ведь и воевода, от которого я убегаю, – тоже княжий человек. Стало быть, мне здесь настороже должно оставаться. Схорониться где-нибудь, осмотреться и только потом решать, куда дальше податься.

Так я и поступил, в густом малиннике обосновавшись. Возможно, я бы нашёл убежище и понадёжней, но у этого было своё преимущество. Ягоды. Маленькие, незрелые и кислые. Но жажду ими я кое-как утолил. И теперь мог спокойно о других делах думать. О том, например, куда это меня занесло.

Судя по всему, находился я на лесной опушке, или даже на огромной, нарочно расчищенной поляне. Пятисаженные сосновые колья тянулись вдоль края леса на протяжении не меньше версты. Дальше разглядеть из моего укрытия было невозможно. Перед изгородью полоса очищенной от травы и разрыхлённой земли проходила. Это такой старинный гоблинский способ обнаружения гостей незванных. Я о нём ещё в бурсе читал. Похоже, что охрана тут велась по-настоящему, на совесть. И хвала всем богам, что я так близко к частоколу не подбирался и следов своих на полосе не оставил. А не то пришлось бы вскоре с обитателями здешними познакомиться.

А вон там они, скорее всего, и проживают. Чуть в стороне, уже в лесу изба-пятистенок стоит. В такой без труда дюжина человек разместиться может. Благо, сейчас раннее утро, и большинство охранников, видимо, ещё не проснулось. А потому наблюдениям моим никто не мешал.

Дальше внимание моё привлёк пологий холм, между избой и изгородью расположенный и над обоими возвышающийся. К подножию его вела наезженная колея, а на вершине размещалось какое-то странное сооружение. Сколоченный из досок открытый короб с отходящим от него вниз под углом жёлобом, край которого за изгородь свешивался. И не нужно профессора сюда звать, чтобы определить – по жёлобу этому что-то через частокол переправлялось. Не мешало бы узнать, что и для кого?

По-хорошему нужно было тут же отсюда и убираться, пока никто меня не заметил. Да, видать, слишком уж долго я с Севкой общался. В меня словно его любопытство переселилось и стал я потихоньку к избе подбираться. Волшебный клубок попытался было дорогу мне преградить, но, убедившись в бесполезности усилий своих, покатился следом.