Что-то тихо прошуршало и темнота сказала:

— Иди сюда… Ты нужна мне…

Антуанетта почувствовала сухость в пасти.

— Кто вы? — хрипло спросила она.

— Не бойся… — ответила темнота. — Подойди. Тебе нечего бояться. Я тебя люблю.

— Вы шпион, да?

— Да… Я шпион… Я твой шпион… Иди сюда… Не бойся…

И тогда растерявшаяся Антуанетта сделала то, что все сыщики мира, включая и ее саму, квалифицировали бы как вопиющий непрофессионализм.

Она ступила в зовущую ее тьму.

Проспер видел, как его помощница исчезла в узком черном переулке. Он не понимал, что ее там заинтересовало, но ему почему-то стало жутко.

— Антуанетта? — позвал он.

Лисица не отозвалась. Проспер ускорил шаг.

— Антуанетта!

Сыщику показалось, что из темноты раздался приглушенный крик. Проспер побежал.

— Антуанетта!!!

Сыщик выхватил карманный фонарик и бросился в переулок, разрывая темноту острым лучом.

Здесь никого не было. Лишь на земле одиноко валялась сумочка Антуанетты…

И вот морское путешествие подошло к концу. Мы с дядей высадились на берег. Нас ждал новый мир — незнакомый и пугающий. Правда, дядя уже бывал в Градбурге прежде, но это было давно, так что для него этот мир снова был незнакомый и пугающий. К счастью, рядом с дядей находился я, а то, возможно, он и не решился бы опять сюда приехать. Со мной ему было намного спокойней — особенно после моего геройского поведения во время плавания, о чем я вкратце поведал в предыдущих главах.

На этот раз дядя привез в Градбург образцы целебного антарктического льда. Как известно, целебный антарктический лед лечит от всех заболеваний, которые вызываются целебным антарктическим снегом.

Дядя ходил по домам и всех подряд уговаривал купить чудо-продукт далекой Антарктиды.

— Попробуйте, — убеждал он. — Ах, какой лед! Прямо тает во рту! Из натуральной воды, никакой химии!

Дядя звал меня с собой, но коммерция — не для меня. Я приехал на Большую Землю, чтобы приобрести хорошую профессию. Именно этого жаждал мой папа и избегала моя мама. Я не мог их подвести! А дядю — мог.

Когда же встал вопрос — на кого идти учиться, колебался я не дольше мгновения. Поскольку в детстве я хотел стать космонавтом, то пошел в Высшую Книжную Гимназию. Здесь готовили будущих библиотекарей.

Это была суровая учеба. Для настоящих самцов. И это при том, что большинство учеников были самками. Но это были необыкновенные самки. Настоящие боевые подруги. С любой из них можно было идти и в разведку, и в библиотеку.

Труба поднимала нас в пять утра. Мы выбегали на плац и строились в шеренгу. Главнокомандующий проходил вдоль нас и зычным голосом призывал:

— Бойцы! Помните!

И мы дружным хором обещали помнить. Помнить о том, что мы должны защищать книги от их извечных врагов — читателей. О том, что на нас возложена великая миссия: исполнить свою великую миссию. О том, что есть такое слово — «слово».

В конце каждого семестра лучших из нас отправляли на передовую. Из библиотек приходили тревожные известия о нашествиях читателей. Библиотекарей не хватало, и наша Гимназия без устали поставляла им на выручку новых и новых выпускников. Сначала самых лучших, а когда они кончились, то даже юнцы, не закончившие обучения, отправлялись добровольцами в самые жаркие читальни.

И вот однажды я понял, что близок и мой черед. Я с гордостью готовился исполнить свой священный долг.

Меня вызвал к себе Главнокомандующий.

— Я не стану тебе приказывать, Евгений, — сказал он, и по щеке его поползла скупая, жадная и алчная мужская слеза. — Ты еще слишком юн. Но на твоем месте я бы ушел добровольцем в Центральную библиотеку города. Командует ею генерал Борис, и служить под его началом — это честь для любого недоучившегося салаги.

Надо ли говорить, что я немедленно изъявил готовность присоединиться к генералу Борису в его благородной борьбе? Конечно, надо! Я немедленно изъявил готовность присоединиться к генералу Борису в его благородной борьбе!

Расчувствовавшийся Главнокомандующий подарил мне именное перо, на котором было выгравировано «За начитанность и отвагу», и благословил в путь. С котомкой за плечом, вооруженный лишь знаниями, полагаясь только на безрассудную храбрость и честь, я навсегда покинул стены Гимназии.

Город был похож на призрак: он замогильно выл, гремел ржавыми цепями и избегал солнечного света. Ветер гнал по улицам страницы книг, павших в боях за свободу, за право самим решать, кто будет их читать, а кто — нет. Из черных оконных глазниц зрачками торчали и глядели мне вслед несчастные дети, чьи отчаявшиеся родители ушли на помойки, чтобы найти своим чадам хоть что-нибудь почитать. Сердце мое сжималось от сострадания, разум вскипал от ярости, клюв высыхал от горечи, крылья тряслись от праведной злости. Ничего, виновные еще за все заплатят!

Кстати, насчет заплатят. В это смутное время по Градбургу нельзя было пройти без того, чтобы не заплатить бандитским патрулям, из последних сил поддерживающих в городе беспорядок. К счастью, деньги у меня были. Незадолго до описываемых событий, родители прислали мне небольшую сумму и записку, в которой говорилось:

К стыду своему, я вынужден признаться, что ослушался родителей и все деньги потратил на то, чтобы положить их себе в кошелек. Фактически я их присвоил. Ах, война, мерзавка, на что же ты нас толкаешь!

Евгений прервал работу над романом и задумался. Не переусердствовал ли он с художественным вымыслом? Впрочем, если в главе есть хотя бы два слова правды, то правдива вся глава. Эту формулу Евгений вывел сам, только что.

Он перечитал написанное. Два слова правды было. Порядок.

— Нам пора! — раздался с порога голос Берты. Евгений вздрогнул. Будучи всецело погруженным в творческий процесс, он даже не услышал, как лисичка вошла в комнату. А Константин вообще успел заснуть, пока Берта прихорашивалась для встречи неизвестно с кем. Но немедленно проснулся, стоило только лисице подать голос.

— Я готов!

— Я тоже, — сказал Евгений, закрывая тетрадь.

Через пару минут друзья уже выходили из гостиницы. За ними из окна наблюдал Бенджамин Крот.

«И эти куда-то на ночь глядя, — подумал он. — Наверное, тоже хотят выдать меня врагам. Всех вокруг хлебом не корми, дай только выдать меня врагам».

Внезапно Крот уловил движение на другой стороне улицы. Что-то мелькнуло и тут же исчезло. Енот в изумлении раскрыл пасть. Из недр его археологической памяти всплыло что-то смутное, малоизвестное, древнее… Какой-то миф…

— Не может быть… — прошептал Бенджамин Крот, чувствуя, как шерсть приходит в движение. — Бумажный Зверь!

Ошарашенный енот сел на кровать. Оживающие мифы — это скверно. Подумать только, Бумажный Зверь!

— Ничего, — тихо сказал Крот. — Бумажный — это еще не финиш. Главное, чтобы до Железных не дошло.

Археолог тяжко вздохнул. Теперь еще надо каким-то образом увидеться во сне с Лисом Улиссом.

В голову полезли кажущиеся чужими мысли. Но они вполне точно передавали чувства Крота. «Ох… Ну и дела. Сил моих нет. Вот увидите, я уволюсь»…

Суслик Георгий шел по Кромешной улице к дому номер тринадцать, двигаясь той самой механической походкой, которая не на шутку испугала Бенджамина Крота. Если бы археолог мог видеть глаза партнера, он перепугался бы еще сильнее: взгляд суслика казался остекленевшим, зрачки пребывали в неподвижности. Мягко говоря, Георгий был не в себе. Если бы суслик мог наблюдать себя со стороны, ему многое нашлось бы что сказать.

Окна дома номер тринадцать светились робким неровным светом — электричество на такое не способно, а это означало, что в доме зажгли старые добрые свечи.