Литмир - Электронная Библиотека

В глазах у меня просветлело, когда я полностью осознал, что сижу на твердом льду, привалившись к саням. Николай, сгорбившись, стоял рядом. В черной полынье, метрах в десяти от нас, на льдине покачивалась моя злополучная нерпа. Пришла в голову мысль: хорош бы я был, если б окунулся полностью в ватном комбинезоне и тяжеленных унтах, тем более что плаваю я не сноровистее топора. Не подоспей сейчас Николай…

— Ты зачем к лунке ходил? — услышал я голос Николая. — Багром, понимаешь, багром всегда брать нужно! — Он говорил, запинаясь, мешая русские и бурятские слова. — Багор есть? Так зачем бежать к лунке?!

Николай пытался раскурить прыгающую в зубах трубку, но спички в дрожащих пальцах ломались и гасли.

— Ну ушла бы! — продолжал он. — Что, другой бы мы не добыли?

Багром мы достали нерп, мою и ту, что Николай убил выстрелой из торосов. Он действительно подобрался к стае раньше меня и следил за мной из укрытия. Нерп мы приторочили к саням. Усатые, оскаленные пасти зверей словно замерли в безмолвном крике. Молча мы двинулись в обратный путь.

Обмелись тенями и словно осели в свете закатного солнца заснеженные вершины гольцов. Солнце тускнело и быстро опускалось за горный хребет. Ледовая равнина почернела и задышала пронзительным холодом. Николай, согнувшись, волок сани за веревку, я упирался сзади шестом. Быстро стерлись очертания берегов, исчезли в темноте вершины гор. Мы шли ходко, без перекуров; Николай изредка обернется, оглядит сани и еще плотнее наляжет на веревку.

Когда, взмокшие, мы наконец втащились в залив, светлый серп месяца уже висел над Хамар-Дабанским хребтом. Пулями вылетев из распахнутых дверей, собаки с остервенелым лаем набросились на окровавленные туши, словно решив выместить на них злобу своего заключения. Николай разогнал псов, наградив каждого пинком. Пока я растапливал печь, чистил мороженую рыбу, он у крыльца при свете керосиновой лампы разделывал нерп: до утра ждать нельзя, туши закоченеют. Резким движением он провел лезвием ножа от хвоста к пасти и разом развалил надвое жировой тулуп толщиной не меньше ладони. Собаки, усевшись поодаль, напряженно облизывались, но не смели подойти ближе. Николай бросил им потроха. Все мясо он сложил в кладовку, а несколько здоровенных кусков, едва ополоснув их от крови, сунул в ведро и поставил на печь, где уже парил и бренчал крышкой чайник.

(В прибайкальских деревнях мне приходилось видеть выделанные из шкурок нерпы шапки, унтики, ковры и рукавицы, отделанные цветными узорами с приятным подбором цветов. Особенно красива обработанная серебристая шкурка молодой нерпы. У старых зверей она приобретает коричневатый оттенок, он менее красив, да и шкурка труднее обрабатывается. Мясо нерпы, в особенности ласты, считается здесь деликатесом, жир очень питателен и по своей калорийности мало уступает свиному. Раньше мне приходилось слышать, что мясо нерпы (всякой) сильно отдает рыбой, но, сколько я ни принюхивался, мясо не пахло рыбой. Впоследствии Николай сказал, что только мясо старой нерпы имеет специфический запах, похожий на рыбий. К сожалению, в районных столовых даже во время сезона охоты вам вряд ли удастся отведать нерпятины, но, если приведется побывать на Байкале весной, заезжайте в какой-нибудь улус даже недалеко от районного центра, и охотники никогда не откажут гостю в добром куске нерпятины.)

Разморчивое тепло растекалось по зимовью. Гребешок копоти дрожал на фитильке лампы, и пугливые тени метались по стенам зимовья. В печи звонко пощелкивали смолистые поленья. Я уже обсох, согрелся, и только на душе было скверно и пасмурно. Ну что он молчит?! Лучше бы сразу отругал меня, и делу конец! Но Николай, насупившись, ходил боком по зимовью и, занимаясь своими делами, громко сопел трубкой. Хоть бы слово сказал! Все так же молчком он разобрал и вычистил карабин, потом, потоптавшись у печи, подсел к столу, где я уже приготовил ужин. Красная ковбойка плотно обтягивала его плечи, и жилистые, с набухшими венами руки тяжело лежали на скобленых досках стола. Разрезая хлеб, я украдкой покосился на него и вдруг попал взглядом прямо в прищуренные глаза. Николай фыркнул и, откинувшись к стенке, захохотал.

— Ну что скис? — отдышавшись, выговорил он. — Хватил небось страху-то? Ну, кончай хмуриться, на льду всяко-разно бывает. Байкал новичка учит… — Он помолчал. — Промысел добрый — песни петь надо, мясо есть надо, чтобы охотнику сила была, а слабый человек — какой он охотник?

От его шутливого настроения мне даже дышать легче стало. Теплее и уютнее стало в зимовье, и казалось, что в обшарпанной печи еще звонче защелкали смолистые поленья. Николай взял кусочек рыбы и бросил его в огонь. Я не совсем уверенно повторил его жест. Николай одобрительно улыбнулся.

— Это наш старый обычай, — тихо сказал он, — так наши старики благодарили Байкал за удачу, чтобы и потом охотнику добрый промысел в море был…

Гроза на Инхоке

Выворачивая коряжины и одряхлевшие деревья, вымывая кустарники и ошалело кувыркаясь через пороги, со склонов гор, распадков и ущелий Приморского хребта несутся к Байкалу потоки весенних ручейков и речушек. Большие реки зачернели, вздулись, вышли из берегов и, сметая на своем пути лесные заломы, мосты и плотины, рвутся к морю. И порой кажется, что земля вокруг гудит и подрагивает от их стремительного бега.

А над Байкалом день и ночь не смолкает гулкий шорох и треск. Это южные ветры, сменяя друг друга, тянут к северу густое крошево льда. Разбухшие ноздреватые льдины, теснясь, встают на дыбы и разламываются. На ходу они крошатся, притираясь к прибрежным камням, выползают на галечные отмели и, замерев, обессиленные, стаивают под окрепшими лучами весеннего солнца. Ночью «бережник» порывисто дует со склонов гор и отбивает ледяное крошево в открытое море, вдоль берега чернеет полоска чистой воды. Но к утру ветер моря снова заколачивает льдом все бухточки и заливы.

В складках гор еще лежат пласты почерневшего снега, южные склоны уже подернулись шелковистой травой. Отяжеленная соками, недвижно стоит береговая тайга, и кажется, что набрякшие деревья только и ждут невидимого прикосновения весны, чтобы вспыхнуть россыпью клейкой зелени. Сырые заросли вдоль и поперек перехлестываются звонким разноголосым птичьим гомоном. На пригретых полянах хозяйничают скворцы, громко скандалят вороны, и колко рассыпается по тайге дробь дятла. На чистой воде прибрежных озерков сбиваются перелетные стаи уток, гусей, турпанов. Одни начинают расселяться по неприметным заберегам, другие, отдохнув, продолжают свой путь на север. А сегодня утром мы увидели над вершинами гор первый журавлиный косяк. Стая проходила над горами медленно, на большой высоте, но порой нам казалось, что над землей слышатся тихие голоса перекликающихся птиц.

Мы стояли с Николаем на крыльце зимовья и молча провожали взглядом журавлиный косяк до тех пор, пока еле видимой точкой он не скрылся за грядой гор.

У подножия сопок, на берегу Малого Моря, стоит на полянке зимовье Сурхайт. Просторная изба с аккуратно заклеенными рамами, все окна застеклены, большая русская печь занимает четверть избы, вдоль стен нары. Прямо напротив зимовья чернеет остров Ольхон. Несколько малых островов редкой цепочкой тянутся неподалеку от берега. Над этими островками мечутся шумные стаи чаек, проходят утиные косяки и, облетывая островки, выбирают себе места для гнездовий.

Весна настигла меня в небольшом бурятском улусе Курма, расположенном километрах в пятидесяти южнее Сурхайта. В Курме я ожидал вестей от Николая. Еще задолго до вскрытия Байкала мы уговорились с ним вместе поохотиться на солонцах. Николай должен был достать в районе лицензию: охота весной на изюбра ограничена строгим временем. Николай оставил свою отару под присмотром жены и прикатил в Курму на почтовой машине. В дни весенней распутицы, когда Байкал еще забит дрейфующим льдом, а по береговой дороге переправиться через взбесившиеся реки без трактора невозможно (случалось, что течение опрокидывало и трактор), почтовая машина, курсирующая от районного центра Еланцы до улуса Онгурен, пожалуй, единственное средство сообщения между прибрежными селами. Ею пользуются и для поездок в раймаг я в разного рода командировки.

15
{"b":"128080","o":1}